Роман века

Litelatula.ru

ТЕЛЕГРАФНЫЙ АГЕНТ.

Я спустился в полутёмный подвал, повернул налево и пошел по длинному коридору. Вдали слышались смутно какие-то голоса. По мере моего продвижения они становились всё отчётливее.
- Ну, Гриша! – убедительно и членораздельно говорил девичий голос из-за двери слева – Ну, мне же больно!!!
Дверь справа приоткрылась и на пороге своей фотолаборатории показался Эдгар Лукъянович Вильчинский – потомственный и старейший фотокорреспондент агентства.
- Орёл-дуплятник! – сказал он сверкнув озорными глазами в сторону противоположной двери – Опять кому-то жопу рвёт!
Привет! Заходи Женя! — Свежевымытые полы лаборатории ещё не просохли, везде был идеальный порядок. Эдгар Лукъянович уселся в полу-кресло у стола и принялся раскуривать трубку. Я устроился на диване.
- Да-а-а – уютно замурлыкал попыхивая прибором Вильчинский – Мы своё время тоже жару давали.Да ещё как! – Я приготовился слушать очередную историю. Ради этого я и приходил всегда на работу на час раньше времени. Впрочем – «всегда» — звучит не корректно – ведь к этому времени, я работал в Киргизском Телеграфном Агентстве всего лишь пол месяца. Норму выпуска снимков на ТАСС не выполнял. Эдгар Лукьянович меня успокаивал – Да не беспокойся ты – всё придёт в своё время! И потом – знаешь кто ТАМ отбирает снимки? Девахи – только из универа! Попадает к такой конверт с твоей съёмкой, а утром её муж не выебал… Она всё выбрасывает – говно! Потом берёт мой конверт. Написано – Вильчинский. – А, это тот приятный дядька, который недавно на стажировку приезжал – мне дыню привёз! Всё берём! По первой категори икачества. Знаешь как в Москве настоящие фотографы называют фотохронику ТАСС? Кладбище талантов! Я вообще хотел бы работать в каком-нибудь журнале «Красный сексуал.» Представляешь, редактор на планёрке даёт мне пизды – Вильчинский! Как анальный секс снял! Хуёво! Всё переснять! Нам халтура не нужна! Надо процесс изнутри понимать. Сначала сам поебись хорошенько, а потом читателю про это рассказывай!..

Двенадцать лет мне понадобилось после окончания школы, чтобы найти своё место в жизни. Кем только я не был – вечным студентом, солдатом, всяким грузчиком, водителем автобуса, экскаваторщиком, гонщиком скота, дипломированным специалистом Отдела леса Академии Наук и вот наконец в двадцать девять лет я в одночасе превратился в фотожурналиста и это было несомненное чудо. Одно из тех невероятных событий, которые заставляли меня в жизни призадуматься – а так ли уж правы атеисты, утверждая, что Бога нет?

Мы просто гуляли с другом Токарским по городу. Я опять нигде не работал, а самое главное – не нёс в себе никакой продуктивной идеи по поводу того, чем же мне дальше заняться. Мы остановились возле большого стенда с фотографиями КирТАГ о мнимой жизни республики. Это были постановочные снимки сделаные в основном в цехах заводов и на колхозных полях и фермах. Скучное качество под общим лозунгом – Образ жизни – советский! (обязательно с восклицательным знаком)
- А что – сказал Токарский – твои снимки ничем не хуже. Может быть даже лучше, правдивее, но востребована не правда, а «коммунистический идеал» — ничего, приспособишься. Сходи хотя бы покажи что умеешь, иначе прийдётся снова заканчивать какие-нибудь курсы троллейбусников…
Тут же на стенде был указан и адрес агентства – улица Советсякая 175. Самый центр города где-то возле Цума, или Почтамта…

Я пошел. Собрал в папочку свои лучшие карточки и нашел это старое, украшенное лепниной здание там где и предполагалось. Парадные двери были глухо закрыты. Обойдя здание, я нашел черный ход, докурил сигарету и бросив её на асфальт хотел уже было войти, но тут какой-то высокий пожилой киргиз сделал мне замечание по поводу брошенного бычка. Я хотел уже по обычаю послать его на хуй, но внутренний голос посоветовал мне этого не делать и я, сам себе удивляясь, покорно подобрал окурок и положил его в урну. Как выяснилось позже – если бы поступил иначе, я пошел бы в жизни совсем по другой неизвестной мне сейчас дороге. Необычайная моя покорность была судьбоносной.

Спросив у вахтёрши где находится отдел иллюстрации, я пошел по коридору первого этажа направо, пока не уткнулся в дверь с табличкой – В.В.Морев. Главный редактор. За дверью в крохотном квадратном кабинетике восседал молодой мужик в очках с рыбьими выпуклыми водянистыми глазами, хипующий в куртке из поддельной кожи черного цвета и дешевеньких джинсах. Постарше меня, но всё равно пацан, щуплый такой беспонтовый… Я всё равно застеснялся. Когда мы знакомились, я на его – Валерий Васильевич, ответил уничиженно – Женя – тем самым расставив наши фишки…
Морев, поглядев мои карты, спросил ну и чего же я хочу. К этому вопросу я оказался не готов. В самом деле – чего? Пришлось формулировать по ходу что я хотел бы стажером, или ещё как, поучаствовать в деле… Может быть опубликоваться…
- Публиковаться давно пора – сказал Валерий Васильевич, взял со стола мои снимки и вышел. Не долго. Вернувшись он сел на своё место, помолчал, как будто решая какую-то поставленную мной ему задачу. Потом сказал – Знаешь, Женя, стажеров у нас не бывает. Возьму тебя фотокорреспондентом, но сначала так… на джентльменских условиях. Поработаешь два-три месяца – посмотрим, если не потянешь – уйдёшь. Лады?
Такого быстрого поворота я совсем не ожидал. Слово фотокорреспондент для меня звучало высоко, как артист. (В принципе это и есть один уровень – ничего особенного не говорящий.) Я готов был вилять хвостом и торжественно произнёс что конечно согласен!
- Хорошую камеру я тебе дать не смогу… возьмёшь себе старенький Никон. Сейчас подымемься к директору…
Старенький Никон! Я только слышал в разговоре у прилавка в магазине фототоваров, что бывает такая волшебная японская, баснословно дорогая камера – Никон — чуть ли не за тысячу долларов! И что, мне вот сейчас её дадут?!
- Как у тебя с алкоголем? – спросил Морев по дороге на второй этаж.
- Я его не употребляю! – уверенно сказал я. И это была правда – я не пил уже почти месяц…
Вслед за теперь уже своим главным редактором я вошел в просторный кабинет директора и увидел за гигантским столом того самомго киргиза со двора, которого давеча я чуть не послал на хуй! Ну и дела!
Токтамуш Иманалиевич дал мне лист бумаги – написать заявление, завизировал его своей виртуозной подписью и сказал – Ну, работай хорошо. Только ты какой-то не бодрый! Шире плечи! Фотокорреспондент должен быть всегда бодрый, иди!

Морев объяснил мне что теперь надо пойти в отдел кадров, а потом в бухгалтерию, что я и сделал, предварительно сгоняв домой за трудовой книжкой и дипломом выпускника сельскохозяйственного института по спциальности « Ученый агроном». Уже когда все круги были пройдены, я спросил у главной бухгалтерши – А сколько здесь платят?
- Ну, молодой человек! С этого вопроса надо было начинать — сказала, мне показалось злорадно монументальная главная бухгалтерша Басиева.
- Мне всё равно! – порывисто возразил я. Даже если бы мне ничего не платили, я хотел бы здесь работать!
- Значит есть на что жить – равнодушно констатировала квадратная женщина-арифмометр.
- Что ты можешь понимать, сука! – сказал я мысленно, покидая щетоводку.
В коридоре я вынул новенькое корреспондентское удостоверение из козлиной кожи с выдавленными на красном фоне волшебными буквами в два этажа – КирТАГ-ТАСС – я не верил своим глазам!
Вечером, когда я рассказал про всё это домашним, тёща произнесла – Ишь ты! Фотокорреспондент. Может когда-нибудь и корреспондентом станешь!
Я её ненавидел.


*****


Первую съёмку я запорол. Это был фоторепортаж из дома престарелых.
Прийдя в богодельню и получив благословление директрисы, я обошел всё заведение трижды и добросовестно снял весь этот ужас.
Мне казалось, что всё получилось потрясающе и так оно и было на самом деле – где ещё найдёшь такие типажи!
Но печатник Серёжа Медведев мне сразу сказал – Эта съёмка никуда не пойдёт.
Он оказался чертовски прав. Морев молча перелистал карточки и большинство из них перевернул вверх дном. При этом он бормотал себе под нос – Та-а-к, что тут наши бабушки делают? Ага – курят! А здесь? В карты играют! Да-а-а… А это? Это что в табуретку вделано? Ночной горшок?! Ну ты даёшь!
Посидев некоторое время с очами возведёнными в левый верхний угол комнаты, Главный Редактор перевёл свой выпученный взгляд на меня и изрёк – Понимаешь, Женя, факт – это столб. Фотография – это дерево. Вот когда ты научишься превращать столб в дерево – ты станешь настоящим фоторепортёром. Искусство заключается в том, чтобы украсить столб ветками.
Потом Валерий Васильевич собрал в кучу снимки оставшиеся не перевернутыми и протянул мне – На, отдай Тамаре на местный выпуск. На ТАСС пока послать нечего… Да, и скажи Грише, чтобы завтра сходил с тобой в дом престарелых. Посмотришь, как он работает. Скажи – Я сказал…
Отдав четыре или пять карточек Тамаре – литературному редактору фотохроники, я униженный и подавленный поплёлся в лабораторию к Грише Куляеву.
Гришка сидел за столом, а на заляпанном спермой диване расположилась его подружка Элка – секретарша из Киргизпотребсоюза распологавшегося в соседнем с КирТАГом здании. Всю внешность этой девушки можно охарактеризовать одним ёмким словом – блядь.
Как выяснилось позже, в тот день Гриша пригласил свою подругу, чтобы читать порнографические самиздатовские рассказы. Вернее читал только Гришка, а Эллка должна была делать ему, тем временем, минет – для глубины ощущений.
Когда я пришел – они уже закончили. Гриша встретил меня дружелюбно. Видно было, что настроение у него приподнятое. — Слушай, сказал он – А ты случайно не знаешь Толика Петрийчука? Он тебе не родственник?
- Он мой брат…
- Так это же мой ляпший корешь! Сколько мы с ним в Чон Алае водочки выпили!
Это обстоятельство меня приободрило и я спокойнее чем думал рассказал о своём фиаско.
- Не переживай! – подбодрил меня Гриша – Завтра всё заделаем в лучшем виде! Фотография – это бред воспалённого мозга! Надо сейчас хорошенечко накатить, а завтра ждать сигнала! И он поступит!
- Я не пью…
- Не пьёшь? Что – совсем? А как же ты собираешься работать? — поинтересовался Гриша. С тобой ни один чабан говорить не станет, пока не съешь с ним барана и не выпьешь пару литров водяры! Кстати – а кто тебя сюда пропихнул?
- Никто меня не пропихивал. Я просто пришел, показал свои снимки…
- Да ну – не пизди! Сам пришел! Сюда такие лбы рогами стучались – и бесполезно, а он сам пришел, показал свои снимки!.. – Гришка, откинувшись в кресле, жизнелюбиво заржал. Эллка с дивана его поддержала хриплым гиеноподобным хихиканьем.
- Ладно, не хочешь – не говори. Всё равно потом выяснится… Элик, сгоняй-ка за пузырём – Гриша протянул Эллке трёшку. Она с готовностью взяла деньгу и, не забыв прихватить свою объёмистую, почти хозяйственную сумку пошла на задание.


*****


На следующее утро я, как мне казалось, с позором, под Гришкиным конвоем, вернулся в дом престарелых. Я мучительно представлял, как начальное удивление директрисы будет перерастать в понимание ситуации и на её губах появится снисходительная улыбка… Но Гриша действовал очень активно и напористо. Он объявил директорше, что вчерашняя моя съёмка очень заинтересовала фотохронику ТАСС и из Москвы пришла заявка на расширенную экспозицию тьемы. Поэтому необходимо срочно:
Послать кого-то в магазин за тортом, чтобы устроить праздничное чаепитие в честь нескольких именниников, которых следует соответствующим образом приодеть к церемонии.
Собрать группу самодеятельности с двумя-тремя разнообразными номерами – лучше костюмированными.
Найти из числа пансионеров героя (героиню) труда, или кавалера всех трёх орденов Трудовой Славы, или кавлера ордена Ленина, на худой конец и организовать выезд с ним (с ней) на бывшее место работы, или как вариант – организовать срочно посещение Героя нынишними работниками предприятия.
Во дворе дома престарелых – срочно организовать соревнования по футболу, или городкам – среди ходячих пациентов.
Найти пару молодоженов из числа престарелых и организовать с ними лиорический снимок. (Он дарит ей большой букет роз, или все кричат «Горько!» а молодожены целуются.
На веранде второго этажа с видом на двор организовать столик устланый свежими газетами и чтение этих газет стариками.
Переодеть стариков к обеду – человек десять и сервировать для них специально два-три столика, чтобы была аппетитная еда и цветы.
Устроить во дворе массовую "утреннюю зарядку". Чтобы все участники были в приличных спортивных костюмах.
Навести порядок в медпункте где симпатичная докторша будет измерять седому симпатичному старику давление.
Жанровый снимок: Санитарка с пачкой писем и танцующий перед ней дед. Довольно улыбающиеся зрители.

Директриса еле успевала записывать весь этот бред. Но к моему величайшему удивлению всё было создано и снято быстро и четко. Морев был съёмкой очень доволен. Под материалом поставили две фамилии…


*****


По-настоящему, членом коллектива, я ощутил себя после того, как побывал на профсоюзном собрании.
В здании не было достаточно просторного кабинета, зала, чтобы поместить всех членов первичной профсоюзной организации. Поэтому стулья расставили в коридоре второго этажа и объявили, что явка строго обязательна – под страхом строгого выговора.
Началось собрание практически вовремя. Выбрали президиум, секретаря, счетную комиссию, утвердили регламент. После этого пожилой киргиз – профсоюзный вождь зачитал тоскливый формальный доклад, к счастью занявший не более отведеных для него двадцати минут. Прения начались с призывов секретаря быть всем как можно активнее – Тварищи, давайте беречь своё время…
После двух-трёх стандартных выступлений, в которых ораторы убеждали публику признать работу профсоюзной организации за отчетный период удовлетворительной, слово взяла Главная бухгалтерша Басиева.
- Я хочу сказать несколько слов о порядке в нашем учреждении, товарищи. Когда мне предложили здесь работать, я была просто счастлива – наконец мне выпал шанс находиться в компании интеллегентных людей!
Но, что же получается? В ТАССовской группе уборщица однажды утром обнаружила полную мусорку мочи! Извините меня – нассали и даже не потрудились вынести… Это никуда не годится! Уборщица – плачет! Везде находятся пустые бутылки из-под спиртного, товарищи. От переводчиков на прошлой неделе вынесли два мешка! Поголовное пьянство на рабочих местах…
Публика, опешившая было от неслыханных откровений, ожила и зашикала. Видно было, что главбухша только набирает обороты и мало ли что она может дальше сказать! Ведущий собрание вмешался – Вы, товарищ Басиева по существу давайте, не отвлекайтесь!
- Я и так по существу. Возле дивана в фойе первого этажа нашли использованный презерватив!.. Безобразие!
- Товарищ Басиева, — послышался уверенный низкий голос директора – не устраивайте спектакль…
- Ни чего себе – спектакль! А Вы знаете, что корреспондент Семёнов сбил своей машиной девочку дошкольного возраста и скрылся с места происшествия? Девочка скончалась по дороге в больницу!
- Это ложь! – закричал Семёнов.
- А то, что вашего сына задержала милиция с анашой – это тоже ложь? – невозмутимо продолжала Басиева. – А вы пытались сначала давить на следствие авторитетом, а потом дали взятку следователю!
- Товарищ Басиева – прекратите! — зарычал директор – Вы кто – прокурор? Без вас, понимаете, разберуться, в рабочем порядке. Говорите по существу вопроса. Какую оценку вы даёте работе профсоюзной организации КирТАГа за отчетный период?
- Предлагаю считать работу профсоюзной организации – удовлетворительной, с вызовом произнесла Басиева.
- Отлично! Садитесь. – Произнёс Токтамуш Иманалиевич и жестом пригласил ведущего продолжать прения.


*****


Я был сосредоточен на фотографии. Это было то, о чём мне хотелось говорить и думать. То? что все фотокорреспонденты снимают постановочно – удивляло меня очень. Чистый репортаж присутствовал только при съёмках спортивных соревнований и официальных мероприятий. Я долго не мог понять, что связано это с тем, что сюжеты снимков носили почти всегда – фантастический характер. То — что и как происходило в жизни действительно – не устраивало средства массовой информации потому что: "Газета – не только информатор, но и пропагандист и агитатор." (В.И.Ленин)
В жизни нельзя было взять и увидеть группу весело жестикулирующих мужчин в новеньких одинаковых комбинезонах и беретах, как на газетной карточке с подписью – Бригада коммунистического труда завода Тяжэлектромаш, обсуждает проект встречного плана. Или снимок –Почта пришла. На башне танка сидит красавец сержант. В левой руке он держит письмо из дома, которое читает штроко улыбаясь, а правой — держится за лоб, приподнимая шлемофон. Внизу, у самых гусениц столпились солдатики вокруг почтальона. Все радостные такие, похлопывают друг-дружку по плечам. На втором плане ещё две бронированные машины от которых к первому плану бегут за письмами танкисты. Всё снято с верхней точке и первое, что подумает неосведомлённый о технологии зритель – Вот это кадр! Надо же было так поймать!
Мне приходилось страдать из-за того, что я никудышний режиссёр. Те снимки, которые я делал до КирТАГа выглядели правдиво и живо. А те которые я стал изготавливать в телеграфном агентстве – носили все признаки халтуры. Поэтому я больше снимал детские темы, спорт, култур-мултур – где можно было не вмешиваясь просто ловить кадры.
Эдгар Лукьнович Вильчинский, который со временем стал просто Эдиком, меня критиковал за это. — Детишек снимать все любят!.. Особенно большими группами! – острил он.
Однажды в контору приехал Николай Андреевич Жиганов – собственный корреспондент КирТАГ-ТАСС по Иссык-Кульской области. Как раз из москвы подогнали новую аппаратуру. Пять комплектов Nikon FM. В каждом комплекте было по две камеры и по пять дискретных объективов. Настоящее сокровище! Но снимающих корреспондентов (не считая меня) было шесть. Три собкорра, два столичных и главный редактор.
Это вносило интригу… Николай Андреевич наверняка решил напомнить о себе именно в этой связи. Весь день он тёрся в кабинете у Главного редактора. А после рабочего дня Эдик предложил ему «посидеть». Купили водяры, вкусной еды на базаре. Эдик обрубил все хвосты, желая поквасить вдвоём – без молодняка. Предварительно он поставил под диван свой старенький магнитофон с большой бобиной плёнки. Включил сначала на запись, а потом поставил «паузу». Одно нажатие кнопки и машина заработает…
Выпили. По второй. Потом Эдик произнёс сакраментальную фразу – Скажи Коль, а Морев ведь всё же говно!
- Морев? Ещё какое говно! – Страстно подтвердил Николай Андреевич – жлоб и козёл! А как он меня заебал с Иссык-Кулем! Ты не представляешь! Как лето, так его родня от меня не вылазиет! Да ещё и ТАССовских проституток по санаториям распределять – только и успеваю! Одна за одной! Одна за одной! Наивный Николай Андреевич исповедался в течение целой бутылки. Когда катушка должна была уже вот-вот кончиться, Эдик сказал – Ладно, хуй с ним. Пошли поссым. А сам чуть припозднился и когда Жиганов вышел – выключил магнитофон.
Утром, когда Николай Андреевич уже отправился во свояси Эдик пришел к Мореву с катушкой. Свои реплики он конечно подтёр. – Не знаю Валерий Васильевич… Вчера бухнули вечерком с Жигановым и его что-то понесло… А у меня случайно магнитофон включился… Хотите послушать?
Новую аппаратуру Жиганову не дали. Его съёмки резко перестали отправляться в Москву. Да и на местный выпуск пробивались единичные карточки…


*****


Постепенно я осознал всю величину своей удачи: классная работа, бухло и блядво – всё сразу и в одном месте! Морев дал мне ключ от своей малюсенькой проявочной в тупике подвального коридора, и хотя "моя" лаборатория не могла сравниться с оборудованными диванами апартаментами Гришки и Эдика Вильчинского, но всё же это было место за дверью с замком…
Однажды в моём присутствии к Мореву в кабинет завалил энергичный корреспондент железнодорожной газеты Генадий Свирщевский. Он объявил, что в честь профессионального праздника железнодорожников он организовал агитпоезд, который завтра отправляется по маршруту: Фрунзе-Рыбачье-Фрунзе-Карабалта-Фрунзе и пригласил Валерия Васильевича принять участие в мероприятии. Морев, сославшись на занятость отказался, но вдруг предложил мою кандидатуру. Генадий с сомнением посмотрел на меня и спросил кто я вообще такой. Мне (в который уже раз) стало стыдно за свой слишком молодой облик, а геф пояснил, что я – это новый "наш" фотокорреспондент, который прекрасно справится с освещением предстоящей поездки.
Когда Свирщевский ушел, Морев сказал, что это для меня возможность познакомиться с пишущими газетными журналистами. – Они там будут бухать, поэтому хорошо, что ты не пьёшь. Тебе будет на что посмотреть!
- На следующий день я, появился на пригородном вокзале с гнидниками и увидел состав из двух вагонов и тепловоза. Небольшая толпа роилась на перроне. Моё появление вызвало нездоровый повышенный интерес. Меня неоднократно спросили ктоя, откуда и почему. Это было естесственно – все остальные знали друг друга как следует.
Когда настало время, мы заняли места в спальном вагоне. А второй вагон состава оказался вагоном рестораном. В котором объявлен был сбор сразу после старта пробега. По столикам была установлена поддача и некоторая закусочка. Мне понравилось, что речей никаких не было – просто сели и стали пить. Сначала водку, потом – коньяк. Я, пока не треснул, чувствовал себя за столиком инородным телом. Но как только в кишках зажгло, я зачирикал и вызвал удивление спутников своей раскрепощенностью.
За каждый столик уселись по четверо и мои трое соседей все оказались мужиками под пятьдесят. Один из них после четвёртой стопки предложил мне иметь ввиду, что здесь собрались все исключительно мэтры и это для меня большая ни чем не заслуженная честь. Я не возражал. Но сказал, что вообще-то мне не нравится как бывают написаны газетные статьи. Есть только одно исключение – это Виктор Никсдорф из Вечернего Фрунзе. Вот он действительно мастер.
Меня спросили – знаю ли я его лично. Я признался, что – нет. Тогда все они заржали и мой сосед справа, указав на дядьку находившегося от меня по диагонали пьяно заорал – Тогда знакомься – Виктор Куртович Никсдорф – собственной персоной!
Мужик по диагонали, весело сверкнув глазами, сказал – А признайся, Женька, что ты специально разыграл весь этот спектакль! Ведь ты знал что я – это Я!
Мне пришлось искренне побожиться, что это просто одно из чудесных таких совпадений, которые бывают в моей жизни. Не знаю как другим, но Виктору Куртовичу мои слова явно понравились и всю поездку он обращался ко мне с видимой симпатией.
Очевидно вагон-ресторан и предполагался как штаб-квартира железнодорожного агит пробега. Никто и не собирался расходиться ночевать.
Пустые бутылки неизбежно заменялись полными и киры продолжались до самого упора. Только под утро ряды за столиками стали редеть. Первым унесли секретаря коммунистической организации газеты Советсякая Киргизия Борю Захарова. После этого я вообще, за весь пробег, ни разу не видел, чтобы он ходил пешком. Сам я, как обычно – никак не мог напиться
И отрубился, когда за окошком уже светало.
Наш поезд изо всех сил ехал как можно медленнее, но всё равно сто шестьдесят километров до Рыбачьего закончились ещё под вечер, хотя остановку никто не заметил.
Утром Гена Свирщевский попытался сыграть подъём, но был дружно послан коллективом на хуй. Я один — встал и пошел в вагон-ресторан похмеляться. Гена со мной выпил, хотя был в отчаянии – вот-вот придут автобусы, ехать на прессконференцию, а как поднимать бойцов – не известно.
- Ты тоже, смотри не нарубайся – предупредил меня организатор пробега – после прессухи жри сколько влезет, а сейчас нужно потерпеть. Для солидности надо чтобы фоторепортёр щёлкал.
Автобусы пришли и Гена пошел умолять коллег встать – Ребята я сам всё проведу, вы только сидите и кивайте! – говорил он. В клубе народ ждёт! Выручайте, мужики!
Он умудрился-таки за пол часа прогнать всех через сто грамм и на посадку. На руках в автобус занесли даже Борю Захарова. Поехали.
В железнодорожном клубе, куда на прессконференцию согнали работяг с путей и и конторских секретуток , для журналистов был приготовлен двухъярусный президиум. Мне было легче всех. Во-первых я спиздил из ресторана бутылку водки и два беляша, а во-вторых я, нащелкав серию снимков мог выйти на волю, поссать, кирнуть и перекурить. Потом я возвращался в зал где заунывно бубнили о чем-то то заучившие вопросы работяги, то плохо похмелённые журики. Довольнее всех выглядел Гена Свирщевский. Мероприятие состоялось и значит – он сможет отчитаться о проделанной работе – не зря паровоз гонял!
Однако прессконференция подолжалась почти два часа. Журналюги выходили озверевшие. Часть неутолённой их ненависти досталась и мне – все видели, что я уже на хорошей кочерге и пока они маялись – времени не терял.
Даже Никсдорф, правда по-доброму, сказал – хорошая у тебя работа, Евгений! Вольный человек!
Все погрузились в автобус и оперативно проследовали в городской ресторан на обед. Там наконец пришла эйфория. Истомлённые профессиональным подвигом мэтры набросились на еду и спиртное, не слушая местного начальника, пытавшегося провозгласить длинный никчемный тост.
Стало шумно и весело. Володя Чернышев – собственный корреспондент Правды – спел песню. Володя Оренбурген – тоже какой-то корреспондент — громко пожалел, что не взяли женщин. Сидели долго и тщательно. Мяса было так много, что съесть его не представлялось возможным. Официанты соорудили нам бдительный куль "с собою"…
После ресторана поехали на Иссык-Куль. Кто-то заявил, что ни разу не был на Иссык-Куле, чтоб не искупаться и вся наша пьянь его поддержала. Был март месяц. Как всегда в Рыбачьем – дул ветер. На городском пляже местами лежал снег, что вообще-то большая редкость для этих мест. Гена Свирщевский первым полез в воду и по позировал для фотоаппарата. Я снял его через снег, выходящим из озера, в сопровождении волн прибоя. На берегу ему, естественно налили и нашлось ещё несколько смельчаков, готовых поразить общественное воображение за глоток водки. Среди них оказался и я. Ничего особенного в этой водной процедуре не было. Главный подвиг заключался в необходимости выйти из воды на холодный воздух и ветер. Но этиловый заряд в организме притуплял и этот мазохизм, и даже то, что ехать до поезда пришлось в мокрых местами одеждах.
Паровоз тронулся через несколько минут после того, как мы залезли в вагоны. Борю Захарова при погрузке небрежно уронили, а когда уже поезд въехал в Боомское ущелье оказалось что с нами из Рыбачьего нечаянно уехал и местный железнодорожный босс. Ему просто хотелось по бухать и не хотелось расставаться. Когда он обнаружил, что едет к столице, он не расстроился, а сказал – Ну, хорошо, брата навещу, а завтра покажусь начальству! Последнее было весьма сомнительно, потому что он, как и все киргизы пить не умел и очень быстро его от природы косоватые глаза, стали в двое косее.
Тюлюген Игембердыевич навестил каждый столик, со всеми перезнакомился и выпил за здоровье. Ночью он стал манасчи и исполнил фрагменты океаноподобного эпоса истерически кривляясь и взвизгивая, под бурное поощрение публики. Когда мы очнулись утром, он оказался с нами в спальном вагоне, на станции города Карабалта. Узнав, что проехал мимо Фрунзе , рыбачинский железнодорожный вождь не сильно расстроился – даже не показал виду. Он превратил всё в шутку, заявив, что законы гостеприимства не позволили ему покинуть нас, не убедившись, что вся поездка закончилась благополучно.
Между тем, второе утро оказалось тяжелее первого. Несколько товарищей прямо заявили Гене Свирщевскому, что не покинут вагон ни под каким видом до самого возвращения в столицу республики. Должен признаться, что я оказался в этой партии слабаков. Сильная часть делегации всё же отправилась на прессконференцию со Свирщевским, которая благополучно состоялась на карабалтинском спиртзаводе. Ответив на вопросы трудящихся и получив подарки в виде заводской продукции разлитой в стандартные поллитровые бутылки, эти мужественные люди благородно заехали за нами – отщепенцами — по дороге в ресторан и праздник разгорелся с новой силой.
В понедельник утром, я — прямо с дороги – уже не похмеляясь, добрёл до конторы, спустился в подвал и, достав из-под сушильного шкафа запасной ключ от Гришкиной фотолаборатории, открыл её и рухнул навзничь на старый диван. Когда Гришка в тот день вошел в свою комнату и включил свет – он даже отпрыгнул. – Я думал ты мёртвый – лицо было чёрное… — рассказывал он потом…


*****


Это были не просто блядки, а целая операция. Мы с Гришкой выписали себе командировку на Орловский гороно-металлургический комбинат. С понедельника. А дома (мы же были люди семейные) сказали, что уезжаем в воскресенье. В результате образовался свободный день и мы с вином отправились к Эллкиной подружке Лене Ишимниковой в пятый микрорайон.
Это была жопастая молодая немка, знавшая толк в разнообразном совокуплении. Мы познакомились и сразу подружились. После первой пары стаканов, она повела меня осматривать квартиру и мы поеблись немножко стоя у стенки в зале. Не до конца, а так – пристреляться. Понравилось.
Потом пили, ели снова еблись, снова пили и снова ели. Замечательно.
Квартира была большая – трёхкомнатная – места навалом! Мы с Леночкой легли спать в зале, а Гришка с Эллкой устроились в спальне.
Ночью Гриша задумал поменяться. Они с Эллкой вышли из своих покоев завернувшись в простыни и стали нас искушать на групповуху. Меня эта идея не слишком возбуждала, потому что Леночка по сравнению с Эллкой была просто леди. Поэтому я постарался всё это перевести в шутку – типа – не понял намёка. Кстати мне под руку попался местный фотоаппарат "Зенит" и я, чтобы отвлечь толпу от поверхностной идеи принялся фотографировать Гршку с Эллкой, которая по такому случаю – даже обнажила свою пообвислую грудь. Каким-то образом мне удалось-таки загнать ночных посетителей обратно в спальню — им не удалось осквернить мою ночь.
Утром проснулись рано. Я снял с люстры свои трусы, оделся. Уже надо было спешить на работу. Нежно простившись с блядьми, мы добрались до конторы, забрали свои вещи и аппаратуру и выехали в командировку. Плёнку из "Зенита" я оставил на Гришкином столе, чтобы не забыть её проявить после возвращения. Конечно мы не могли уехать не похвастав своим приключением перед Эдиком Вильчинским, который в связи с этим даже налил нам на дорожку из своих тайных запасов.
Целую неделю мы вникали в производство монокристаллического кремния. Снимали самодеятельность, ветеранов труда, дом отдыха, спортивную базу.
По вечерам много пили за счет местного комитета профсоюзов… как обычно. Когда вернулись домой, я вспомнил о плёнке из Лениного «Зенита» Но там где я оставил – её не оказалось. Мы не придали этой утрате никакого значения, а через несколько дней директору агентства пришло заказное письмо:
Я, такая-то, передовая швея фабрики имени первого мая. К нам на фабрику приходил фотокорреспондент Вашего телеграфного агентства Григорий Куляев. Он фотографировал меня, как передовика производства и пригласил к себе в фотолабораторию, якобы для того, чтобы подарить фотографии. Я пришла. Он угостил меня шампанским, в которое что-то было подмешано, потому что я тут же вырубилась. Очнулась я – обнаженная и надруганная.
От стыда и отчаяния, я хотела покончить с собой, но Гриша сказал, что он на мне женится. Я поверила и стала регулярно вступать с ним в половые отношения в его фотолаборатории. Но потом выяснилось, что Григорий женат и у него есть сын! Тогда я поняла, что таким как он – не место в Советской журналистике! Посылаю Вам, в качестве свидетельства, фотографии, где мы вместе с Григорием. Прислать остальные – более откровенные – мне просто стыдно! Требую уволить Григория Куляева с работы за аморальный образ жизни. Копии письма отправляю в ЦК Ком.Партии Киргизии и в Московскую редакцию фотохроники ТАСС Льву Портеру.
С уважением такая-то.
К письму прилагались карточки снятые мной "Зенитом", на которых голый
Гриша обнимался с закутанной в простыню Эллкой. В конторе разразился скандал. Такие же письма и в самом деле поступили в ЦК КП Киргизии и в ТАСС откуда своевременно были заданы наивные, но очень строгие вопросы.
Гришка мог легко выйти из создавшейся ситуации — просто познакомив нашего директора с Эллкой. Но эта, последняя, девушка категорически от такого варианта отказалась из-за того, что на одной из фотографий из-под простыни выглядывала её сиська. Кроме того, письмо с фотографиями пришло и на работу Гришкиной жене, которая моментально подала на развод.
Кто мог устроить такую подляну? Ведь плёнка экспонировалась в темноте с огромной недодержкой и чтобы что-то на ней получилось, нужно было сильно форсировать проявку. Об этих обстоятельствах кроме нас знал ещё Эдик Вильчинский, которому мы всё разом сдуру, сами рассказали перед отъездом в Орловку…
Директор несколько дней молчал, нагнетая обстановку. Экзекуция состоялась в четверг после обеда. В кабинет Токтамуша Иманалиевича были призваны: коллектив фотохроники в полном составе, Начальник отдела кадров, Секретарь первичной партийной организации, председатель комитета профсоюзов, секретарь Нина для ведения протокола.
Директор Иманалиев сначала зачитал текст письма и пустил по рукам фотографии. Затем предложил желающим высказаться. Первым слово взял Главный редактор фотохроники Валерий Васильевич Морев. Он сказал, что Григорий Куляев несмотря на некоторые свои ошибки, которые вполне можно списать на молодость, всегда перевыполняет план работы на ТАСС, регулярно висит на Доске Почета, как передовик производства. К тому же маловероятно, что вышеозвученное письмо написано передовой швеёй – откуда ей знать что главного редактора фотохроники ТАСС зовут Лев Портер?
- А снимки? – перебил Морева Токтомуш Иманалиевич — Откуда тогда взялись снимки?
- Морев сказал, что происхождение фотографий ему не известно.
Тогда слово взял Витя Вербкин – местной коммунистической партии. Он твёрдо определил, что случай вопиющий и оставлять его без внимания – никак не возможно. Григорий Куляев, хоть и не является коммунистом, но своим поведением дискредитирует первичную организацию КирТАГ в связи с чем его необходимо подвергнуть самому жестокому наказанию, а именно — с позором уволить с занимаемой должности, а в трудовой книжке сделать соответствующую запись, чтобы никто уже, принимая Г.Куляева на работу, не сомневался с кем он имеет дело.
Я тоже попросил слова и сказал, что мне известно о том, что Гога Куляев давно фактически не живёт со своей женой, а теперь они уже точно разводятся. Поэтому …
- Поэтому он может участвовать в порнографии? – Громко пресёк моё выступление Иманалиев. – У тебя есть дочь?
- У меня два сына…
- Вот! Поэтому ты не знаешь!.. Садись! И вообще мы думаем, что это ты пишешь говном в туалете… на стенках!
- После такого чудовищного обвинения у меня просто ноги подкосились и я сел, не зная что сказать на это и нужно ли оправдываться…
После долгого обсуждения решено было окончательное решение пока не принимать. Гришке Куляеву объявить пока строгий выговор с занесением в личное дело, от официальной съёмки его отстранить, с доски Почета – его фотографию снять, лишить всех премий и установить ему год испытательного срока. А там – видно будет!
"Швею" такой расклад по-видимому не удовлетворил, потому что очень скоро в дирекцию агентства пришло второе письмо.
В нём надруганная передовая работница делала дирекции последнее предупреждение: " Вы не отреагировали должным образом на мой сигнал. Не смотря ни на что – Григорий Куляев продолжает работать в агентстве. Если он не будет уволен в течении десяти дней, я оставляю за собой право обратиться в Центральный Комитет Партии Киргизии и в прокуратуру.
Кстати хочу добавить некоторые подробности, которые могут быть не безынтересны для вышеуказанных организаций. Фотографировал меня обнаженную с Гришей очкастый мужчина лет сорока, интеллигентной внешности…"
Далее следовал словесный портрет В.В.Морева, усиленный описанием машины на которой злодеи возили в ресторан потерпевшую девушку: "… Это был желтый Москвич – 412 с надписями "фотохроника ТАСС" на передних дверках…"
Морев вызвал меня и очень холодно сказал – Это Вильчинский юродствует. Его необходимо остановить! Иначе – всем нам не сдобровать!
Я возбудился и ворвавшись к Эдику в лабораторию, когда он печатал снимки, стал настоятельно ему объяснять, что для меня работа в агентстве значит настолько много, что за неё я и порезать могу. Это было смешно – любой, кто меня знает, скажет, что я и мурашика не обижу, но писем больше не было. Хотя Гришку всё равно уволили на всякий случай.
А последний свой день на работе он с горя напился и забил Никоном в дверь
стамиллиметровый гвоздь. Тут он поступил как настоящий пидарас. Ведь его камерой предстояло кому-то работать! Более того – этой камерой предстояло работать мне!
Проснувшись утром Гришка конечно нервничал – ему предстояло сдавать аппаратуру Мореву, а на днище одной из хлопушек от соприкосновения со шляпкой гвоздя образовались страшные шрамы. Но камера при этом, как ни странно – работала. Морев принял Гришкин набор не глядя.
Я Куляевскому увольнению был рад. Этим ставилась точка во всей этой истории и я в ней, как оказалось – не участвовал. Кроме того, я вселялся в Гришкину двухкомнатную лабораторию и получал почти новый комплект аппаратуры. Кроме блядства и пьянства ничего нас с Григорием не связывало, а сам по себе был он мужик хамовитый, безграмотный и наглый – я таких не люблю. Конечно, он помог мне освоить ремесло – но только в худшем смысле этого слова. В фотографии он занимался подделкой и сам говорил – Мы сантехники от журналистики! – С чем я в душе согласиться не мог. Мои амбиции располагались гораздо выше. Но иногда Гришкино
искусство служило мне примером. Например, когда Лёня Брежнев хлопнул копытами, я ходил в железнодорожное депо снимать траурный гудок. Люди собрались у поломанного тепловоза который в назначенное время загудел. Но лица людей оставались равнодушными – никакой печали в них не наблюдалось. И снимок мой Москва не взяла.
Гришка же пошел на простую швейную фабрику, но на его снимке женщина в первом ряду тёрла глаза. Я был поражен и спросил Григория действительно ли она плакала. – Да нет конечно! – сказал Гриня — она просто глаз почесала, а я ей сказал – Вот-вот-вот – делайте так! И она тёрла глаз, пока я не дал отбой.
Вильчинский пережил Гришку Куляева всего на неделю. После увольнения соперника он с радости забухал, а тут подвернулась паркетная съёмка – заседание ЦК по поводу юбилея газеты "Советтык Кыргызстан". Морев отправил туда Эдика, хотя видел и знал, что тот – в жопу-газ. На съёмке Эдика моментально вычислили и выставили к ебёной маме. Задание было сорвано и Валерий Васильевич беспощадно уволил врага, да ещё по статье "за прогул".
Таким образом я остался в конторе единственным фотокорром, и получил не Гришкину, а камеру Вильчинского, который хоть и грозил разъюстировать всю оптику, но угрозы своей не выполнил, да и комплект его был поновее…


*****


Оба телеграфных агента усилили собой ряды бытовых фотографов. Из них двоих первым умер Эдик Вильчинский. Он очень тщательно праздновал очередной свой день рождения. Так, что через несколько дней, жена Ольга вывезла его в невменяемом состоянии на дачу, где он себя утром и обнаружил.
Напрасны были мольбы о похмельи – Ольга твёрдо решила его отрезвить. Сосед по даче Владимир Афанасьевич Кириенко слышал, как на очередную просьбу Эдика о ста граммах, женщина твёрдо сказала – Иди вон в холодильнике компотику выпей!
- Пошла ты на хуй со своим компотиком! – горько резюмировал Эдик, сделал несколько шагов, упал и умер.
Гриша Куляев погиб через несколько лет возле своего отчего дома, задавленный гусеничным трактором. Подробности происшествия мне не известны.


*****


Стены лаборатории фотокорреспондента газеты "Советская Киргизия" Владимира Афанасъевича Кириенко были густо увешаны крупноформатными снимками жопасто-сисястых дам. Сам Владимир Афанасьевич любил иногда выйти в коридор, остановить первого встречного и произнести на распев – Пиззззда! Послушай только — как звучит – пиз-Да! Пииздааааа… Пизда! Боже мой – какая прелесть! У меня от этого слова влажнеет залупа… Он отпускал глупо улыбающегося коллегу чтобы остановить кого нибудь ещё и повторить свой фонетический опыт сначала.
И в пятьдесят лет облик Володи Кириенко носил глубокие следы былой мужской красоты, а повадки его не давали повода сомневаться в многочисленности его половых побед.
Последнее время, правда, Владимир Афанасъевич всё чаще изменял сексу с водочкой. Пил в своей лаборатории по нескольку дней подряд. Постепенно переходя во всё более горизонтальное положение. Кончалось тем, что лёжа на трёх стульях, он постоянно сплёвывал наполнявшую рот слюну на расстеленный на полу свежий номер газеты формата А-2. Рядом на полу же стояла початая бутылка водки и стакан. Через определённые промежутки времени больной наливал себе очередную дозу, со стоном выпивал и, склонившись, долго ждал когда, оборвавшись, упадёт на газету густая тягучая слюна. Однажды я зашел к нему в такой момент. Увидев меня на пороге, Кириенко слабым голосом произнёс – А… Заходи, Женя. Вот видишь… Плохо. Я за день целый лист заплёвываю. Лежу здесь – домой не смею пойти… да и сил нет никаких…
Моя жена… Тамара Кузьминична… она – святая женщина! Я ногтя её не стою!..
Через пару дней мне встретился сияющий, как всегда, наглаженный Кир. Я спросил его – как всё обошлось.
- Ой, Что ты! Тамара Кузьминична пускать не хотела. Еле прорвался. Но – полный байкот – не разговаривает! Я утром проснулся на диванчике, слышу – она на кухне посудой гремит. Я закричал – Тамара, Тамара!
- Чего тебе? Чо орёшь!
- Скорее… Скорей, иди сюда! – она испугалась прибежала – Что, что?
Я одеяло скинул – Смотри – говорю – стоит!
- Тьфу! Подонок! – повернулась, ушла. – Кириенко довольно осклабился. Похмелье вместе с покаянием испарилось из его мощного организма, как будто и не бывало.

Володя Доценко существовал по соседству. Его каморочка была поменьше Кириенковской, но там всегда находились посетители. Кир говорил раздраженно – Какой-нибудь пацан придёт и пол дня у него забирает! Не могу!..
Вова Доценко был патологически приятен. Потом я узнал, что человек может быть приятным до тошноты. Но тогда я стремился переманить Доцика в наш подвал и дело было почти что решенное – только Морев слегка буксовал. Не смотря на московское образование, он не считал Владимира находкой для фотохроники ТАСС.
Доц был родом из Крымского города Саки и любил рассказывать восхищенным слушательницам про море. – Море… оно… дышит!..
Однажды мне посчастливилось слышать, как одна из сотрудниц газетной редакции признавалась подружке – Хочу Доценку, аж матка болит!
Вовик дружил с машинописным бюро, в котором работало четыре молоденьких машинописки. Доценко говорил, что ему нравится, обедая с ними за одним столом, сознавать, что каждую из них он в своё время – выебал.
Ещё Володя любил рассказывать про запах детства. – У каждого человека есть запах детства. Одних волнует запах бензина, других – запах навоза…
У меня это – запах браги. Уютно, тепло в домике – дедушка гонит самогон! Он боялся одиночества и все знали, что он держит пойло. Поэтому у него всегда гостили соседи. Особенно с утра…
Сам Володя Доценко перенял все дедушкины рецепты. Некоторое расстояние по пути домой мы проходили вместе и уже расходясь в разные стороны, Володя, однажды, вдруг вспомнил – У меня что-то бражка не получается. Уже пора, а всё никак не перебродит. Пойдём, попробуешь – как на твой вкус.
Дома Влодя налил ковшик мутной жижи и с сомнением глядя мне в глаза произнёс – кажется – слабовата…
Опростав посудину несколькими серьёзными глотками, я подтвердил – Да… что-то действительно… слабовата. Слишком много сахару, по-моему.
- Выпьешь ещё? – равнодушно-вежливо поинтересовался Доценко.
- Давай.
Больше я ничего не помню. Утром я проснулся от треска в башке. Я лежал на замызганном матрасе на полу и рядом со мной валялась пьяная, голая блядь.

Морев на работу всё же Доцика взял. Третьим у нас в подвале завёлся Миша Шлафштейн. Низенький живенький человек за полтинник. К нему ходила школьная учительница русского языка и литературы Вера Сергеевна. Миша потчевал её невиданным кофе, который присылала ему дочь из Чикаго, потом запирался и выходил только через пару часов – топлесс, весь покрытый крупными каплями пота и страшно довольный: Три палки кинул – пусть спит. Женя, налей мне чайку!
Работать и жить стало куда веселее.

Фотохроника ТАСС ежемесячно присылала подборки снимков «высшей категории качества». Отмечались карточки, наиболее правдоподобно изображающие успехи социалистического способа производства и жизни в стране. Это были красивые фотографии, объединённые лживым контекстом.
Возникала мысль о том, какое огромное количество талантливых фотожурналистов сознательно отвлекается от реальности на изготовление постановочной продукции, которая по существу представляет собой просто мусор. При этом, фотомастера устраивают персональные юбилейные выставки своих подделок, посвященные двадцати пятилетию, тридцатилетию, пятидесятилетию творческой работы!
Нам за снимки фотохроника ТАСС платила копейки: по шесть-восемь рублей за оригинальный негатив. По большому счету оно и того не стоило. Если не учитывать время и чисто физические затраты на изготовление этих заказов.
Основные деньги мы получали от публикаций в республиканских СМИ. При этом фотохроника КирТАГ спокойно могла продать один снимок нескольким, или всем редакциям и это если даже и возмущало кого-то, то всё равно принималось. Каждой газете каждый снимок продавался по шесть рублей. При этом фотокорреспонденту полагалось четыре рубля от первой продажи и по рублю от каждой следующей. То есть редакции было супервыгодно продать снимок как можно большему числу СМИ. А мой гонорар при удачной реализации фотографии мог достигать десяти рублей за карточку. Кроме того существовала республиканская фотоподборка КирТАГ. Это были фотографии 18 не 24 со вмионтированным текстом на двух языках – русском и киргизском, напечатанные на фотобумаге форматом 24х30. Гонорар за участие снимка в фотоподборке составлял восемь рублей. Всё это складывалось в очень убедительную сумму по меркам того времени, плюс 118 рублей оклада. Получалось примерно в десять раз больше, чем было необходимо в месяц на хорошее, добросовестное питание.
При этом Партия не забывала подсказывать наиболее актуальное направление работы. Любой выдвинутый лозунг газеты обязаны были "освещать". Поэтому, чтобы хорошо продаваться, нужно было просто, преодолев отвращение, иногда анализировать "новости".
При Брежневе всё было предельно ясно. У него были пятилетки и каждый год носил звонкое название. Мне особенно запомнился «Сердцевинный» год пятилетки. Это название говорило само за себя. Ребята ведавшие идеологией совсем уже охуели и не способны стали уже ничего даже придумывать.
При Андропове – дисциплина. Делались фотографии проходной с часами показывающими пять минут девятого, на первом плане раскрытая трудовая книжка с разборчивой надписью "Уволен по статье такой-то. За прогулы."
Или – тоже часы над проходной с "без пяти восемь" и дружной толпой рабочих идущих вовремя.
Рейды в кинотеатрах, распивочных и магазинах мало кто снимал – хотя тема была стопудовая, но всё же как-то западло было…
При Черненке возникла заминочка. Он никак себя не успел проявить. Хорошо, что быстро помер.
Горбачев сначала тоже несколько насторожил. При нём сразу же вышло Великое постановление ЦК КПСС "О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма" , но иллюстрировать эту тему можно было только очень осторожно. Нельзя было показывать огромные очереди к винным магазинам, корчевку виноградников и даже просто пьяниц, попавших в вытрезвитель. Это было территорией центральной прессы, а на местах… ну, можно было в крайнем случае снять изъятие самогонного аппарата – не более.
Кроме того, нас самих борьба с пьянством слишком больно коснулась. Я пробовал пить даже муравьиный спирт из аптеки. На вкус похоже на резиновый клей и кумар какой-то неопределённый… Слава Богу Вова Доценко не дал погибнуть. Он придумал нагревать вино в чайнике до шестидесяти градусов. Пить это было не очень-то приятно, но косило безотказно. Достаточно было одной бутылки на рыло… Как раз столько можно было купить, выстояв длинную очередь.
С появлением Доценки КирТАГовский подвал ожил. Всевозможные девочки, девушки, молодые женщины и просто бляди — заходили по коридору. Иногда на доциковском диване не хватало для них места. Вова рассказывал им какие-то невероятно интересные истории, которые визитёрши слушали открыв рот. Вова их фотографировал и не ленился печатать карточки. Когда желающих становилось слишком не в проворот – просил поучаствовать в съёмке меня. Уборщица Галка встречала девиц неприветливо — Ну чего вы сюда ходите, дурочки? Ну, выебут они вас за фотокарточку — вам это надо? – ворчала она. Но девицы всё шли и шли и ничто их не пугало, и не могло остановить. Совсем юным, Вова задавал стыдные вопросы, которые их волновали и от которых они краснели. Тем, что постарше, Доцик рассказывал о неслыханном мире фотохудожников, делавшим одним снимком карьеры — никому неизвестным простым девчонкам, которые становились потом фотомоделями с мировой популярностью и славой, и печатались на обложках таких журналов, которых в Советском союзе никто даже не видывал.
Доцик делил своих барышень на тех, кого можно было ебать прямо сейчас и тех, кого нужно было ещё попасти, по возбуждать, по готовить некоторое время.
Он любил ломать юные пизды, приближаясь к ним не спеша исподволь.
Наши фотолаборатории находились за общей дверью в тупике коридора. А посредине его, располагалась большая комната Миши Шлафштейна – бодренького коротышки далеко за пятьдесят, даже легче сказать – под шестьдесят. Иногда, когда Доц возвращался из города, Миша выходил из своего люкса и говорил – тут к тебе одна девочка приходила. Ждала.
- Какая девочка?
- А вот эта – и Миша, широко улыбаясь, доставал из-за спины большой снимок 24х30 на котором фигурировала Вовина юная подружка, голышом с широко расставленными ногами, при чём свет от галогенки был направлен прямо в шахну. Мизаил Петрович Шлафштейн был на такие штуки большой мастер.
Вову Доценко эти фокусы страшно шокировали. – Надо же! Я её пол года готовил! А этот жидяра одним махом всё испортил! Вовик регал своих девочек и превентивно рассказывал о Мишиной засаде всем остальным. Но всё равно появлялась новенькая и Миша успевал сфотографироватьеё пизду крупным планом пока она шла по подвалу от лестницы до Вовиной фотолаборатории.
Сам Миша ебал Веру Ивановну – учительницу русского языка и литературы. Очень воспитанную, сдержанную даму. Она ежедневно приходила к нему в подвал, они сначала при открытой двери пили дефицитный кофе, присылаемый Мише дочерью из Чикаго, потом беседовали, после чего дверь закрывалась на два – три часа. Миша выходил от туда потный с чашечкой чая в руке, приходил ко мне и, присаживаясь на диван, докладывал интимно — три палки кинул. Пускай спит.
Между собой мы называли Веру Ивановну Верунчиком. Это была старая дева лет тридцати пяти, нашедшая в Лице Михайло Петровича своё запоздалое женское счастье. Забавно было видеть, как она, если Миша бывал занят работой, раскладывала на столе школьные тетрадки и принималась проверять выполненные задания и ставить оценки. Бывало, что Миша освобождался раньше и Верунчик, отложив работу, принимала его в свои жаркие объятья. Это от неё мы переняли привычку застилать свои натруженные диваны постельным бельём. Если совпадало, то бывали дни, когда мы одновременно, постирав вывешивали сушиться свои проёбанные простыни и подвал становился тогда похож на убежище еврейских беженцев во времена большой войны. Вообще мы жили дружно и автономно. На противоположной стороне подвала находились конторские туалеты, в которых по вечерам, ночам и выходным подмывали себе пизды наши подружки. Всё по-домашнему. Как в доброй, старой коммуналке: Вот открывается дверь лаборатории и молодуха с горячим чайником следует по коридору в сортир. Навстречу ей из сральни, выходит и направляется в чью-то лабораторию другая гостья. Дамы при встрече перекидываются какими-то фразами и желают друг другу хорошей ночи. Трудно представить, что на верхних этажах располагается очень солидная информационная контора, материалы которой расширяют географию множества мировых СМИ. Да и мы сами, кроме ебли, какое-то время уделяли работе, питая родную редакцию своей, пусть и довольно стандартной, иллюстрацией социалистического образа жизни.
В один из таких вот светлых моментов мне пришло в голову изготовить несколько плакатных снимков на партийную тематику, которые могли быть хорошо проданы и газетам и фотохронике ТАСС. Как такое приходит в голову? Да просто я перелистывал случайно попавшийся в руки настенный календарик и увидел в нём несколько рисованных сюжетов, которые легко было бы воплотить в жизнь фотографическим способом. На одном из рисунков был изображен молодой рабочий в комбинезоне, который гордо вздымал зажатый в пальцах руки партийный билет. Фоном ему служил портрет Великого Ленина.
Я поехал в магазин плакатов, купил за пятнадцать копеек жанровый портрет Ленина – в три четверти — и отправился с ним на ближайший завод в партийное бюро. Там меня встретили, как родного. Я объяснил председателю свою нужду и очень быстро мне вывели молодого коммуниста, переодетого в новенькую спецовку. Принесённый портрет Ленина я закрепил на стене кабинета и дав в руки прибывшего натурщика партбилет, я поставил его в горделивую позу и сфотографировал. Фотография получилась не очень. Только на негативе я обратил внимание, что Ленин как буд-то кричит молодому коммунисту в ухо. Но переделывать халтуру не хотелось и я, отпечатав несколько экземпляров, отдал карточки на выпуск.
Через пару дней я случайно столкнулся на ступенях входной лестницы с ответственным секретарём газеты "Советская Киргизия" Мануйловым.
- О! Женя, привет! Мы как раз сегодня ставим твой снимок молодого коммуниста!
- Ну… снимок – не очень… — стал оправдываться я.
- Не очень? А вот мы – ставим его на первую полосу и отмечаем – получишь премию!
Игорь не обманул. Газета формата А-2 вышла с разбабаханным на пол полосы постановочным снимком, а мне через несколько дней пришел почтовый перевод на 25 рублей! За эти деньги можно было купить флакон хороших французских духов для какой-нибудь тёлки… если бы я дарил тёлкам дорогие духи… А можно было, например, месяц обедать, или два с половиной раза хорошо посидеть в ресторане. Тут уместно вспомнить об условном рефлексе. Это такая фигня, когда отдельно взятый индивидум связывает полученное поглаживание с тем своим действием, которое он совершал непосредственно перед получением поощрения. Если кошке давать любимую еду каждый раз после щелчка по носу, скоро она сама будет подставлять морду под удар. Если женщине, каждый раз после оплеухи дарить золотинку – она сама станет выпрашивать пиздюлей – что и случается часто в обыденной жизни, хотя не всегда в качестве поощрения используется золото.
Окрылённый успехом, я принялся за воплощение сюжета номер два. На этот раз мне предстояло разыграть целую сцену. На вдохновившем меня календарном листочке была изображена красавица стремительно летящая с вымпелом в руках на фоне бригады, изображенной в динамичной размазочке.
Изображение было настолько фотографично, что я подумал, что наверно художник срисовал это с какого-то репортажного снимка. И вот теперь я готовился спиздить идею сюжета у художника и использовать её при изготовлении халтурной фотографии. Настоящий круговорот плагиата в ремеслинничестве!

Тем временем нагрянул мой тридцать четвёртый день рождения и мне пришлось мрачно констатировать, что я уже живу дольше Иисуса Христа. Я пытался прогнать пессимизм, представляя бесконечность времени. Это надёжный способ загнать себе ум за разум. Я рассуждал, что если на какой-то плоскости, нанести условную линию и отложить на ней точку, которая обозначала бы рождество Христа, и ещё одну точку, соответствующую моему существованию на земле, а затем начать подниматься над этой прямой всё выше и выше, то с набором определённой высоты визуально показалось бы, что точки совпали настолько, что я подумал бы, что я это и есть Иисус Христос! Хотя – ну и что из этого следует? Нет, представив себе бесконечность времени, лучше подумать о том, что в бесконечности – любая вероятность повторится бесчисленное количество раз! А что я такое, если не почти бесконечно малая вероятность? Ведь для того чтобы я появился на свет, должны были встретиться мои мама и папа. Должны были понравиться друг другу, вступить в половую связь и в совершенно определённый момент не воспользоваться контрацептивами, не сделать потом аборт, а для этого должны были встретиться так же определённо мои бабушки и дедушки, пра-пра-пра-бабушки и прадедушки и даже те человекообразные обезьяны, которые дали начало нашему роду, если только это вообще были обезьяны, а не инфузории-туфельки! И вот если эта невероятность осуществилась, то в бесконечности она будет и будет осуществляться и смерть – это не более, чем сон, данный для того, чтобы червяк переродился в бабочку и разочаровывает только один вопрос – а будет ли мне в будущих воплощениях понятно, что я – это я, как сейчас? Наверное – нет. И это досадно! Даже если бы мне удалось прожить на свете миллиард лет, всё равно неизбежно наступил бы момент, когда эти тысяча миллионов лет закончились и вся моя личность, весь мой внутренний мир свернувшись в ноль навсегда бы исчезли, хотя атомы оболочки снова и снова подбирались, через немыслимые промежутки времени, в этот присущую моему телу комбинацию. Но душа – сможет ли она ещё когда-нибудь вернуться в это тело? Даже если для этой попытки предоставлено бесконечное время?
Понятно, что такие рассуждения могут окончиться только единственным способом – приёмом неограниченной дозы алкоголя в течение нескольких дней. Потом философские вопросы отступают, потому что на первый план выходит проблема не подохнуть с похмелья прямо сейчас! Какая уж тут бесконечность!
Любопытным на заметку — поддатый гумус-сапиенс, хотя определённо становится слабоумнее, но в разговоре оказывается куда как находчевее, чем бывает в своей трезвой ипостаси — чем объяснить такие чудеса с противоречиями — не ведаю. Но это явление, однако, носит очень эфемерный характер и после определённой дозы всё становится на свои места и напимшись, наконец принимаешься просто мычать, хотя и в этот момент, там — в глубине мозга и существа остаётся убеждение в своей правильности и гениальности. Категорически хочется общаться и быть понятым, чего, разумеется, быть в жизни не может, ибо — гусь свинье не коллега…
Поэтому я, если уж выпил, всегда доходил до предпоследней стадии. Чтобы не выслушивать претензии… весь этот пиздёжь жены с банальными нравоучениями. Меня даже забавляло то обстоятельство, что она, подготовив свою разоблачительную речь заранее, увидев моё состояние вынуждена была заткнуться не сказав и трёх слов — исходя из правила — Не мечите биссер перед свиньями. Меня это спасало не на долго. Зато утром, когда жизнь и так не мила мне приходилось принимать двойную порцию — вчерашние заготовки, приправленные ночными дополнениями. Зная это, я всё чаще вообще не приходил домой по два-три дня. Возвращался на четвёртый день трезвым и на все вопросы тупо отвечал — Я был в срочной, неожиданной командировке. Иногда даже ещё только предвидя возможный загул я, приняв скорбный вид, виновато поглядывая лживыми глазами, жаловался супруге, что вот, блин — придётся завтра ехать на уборку хлеба в поле дня на два-три… Неужели она не видела мою ложь? Или не хотела видеть? После этого я с лёгкой душой пил и поролся с девочками, запершись в своей лаборатории. Через положенный срок, рано утром я выбирался в мир, шел в свою парикмахерскую в гостиницу Киргизстан. там меня тщательно брили с компрессами, стригли и укладывали мне волосы. Потом я ехал на базар, покупал двойную порцию ашлям-фу поострее, две-три палочки шашлыка и виноград. Сожрав всё это я уже мог показаться на глаза шефу, которого так же, как и жену приходилось обманывать мнимой командировкой, а вечером усталый, но в полном порядочке — возвращался домой и бывало, даже умудрялся исполнить супружеский долг. После блядок, жена обычно казалась мне вполне соблазнительной, да и внутреннее чувство вины способствовало возникновению эрекции… А для шефа приходилось доставать варианты прошлогодней съёмки, или оперативно сгонять в пригородную деревню на пол дня и что-то там быстренько снять… как выйдет.


Я определённо созрел для своего визита на швейную фабрику, когда нам выдали свеже-напечатанные визитные карточки. Самый простой вариант, но даже для их изготовления, редакции пришлось обращаться чуть ли не в Совет Министров, а списки целый месяц проверялись в КГБ.
На швейной фабрике имени 1-го мая меня и без всяких визиток знали давно, как облупленного. Но мне показалось, что парторг Карлова всё же с особенным пиететом отнеслась ко мне после вручения ей визиточки. Она внимательно выслушала что мне требуется. Я особенно подчеркнул, что хотя мне и нужна молодая коммунистка, всё же приоритетом является внешность. Чем моложе, тем лучше и не обязательно киргизку предлагать. Я знал что прошу почти невероятного — ведь молодые не киргизки в партию не вступают. А у партийных швей — обязательно вставные металлические зубы почему-то… Но тут Карлова мне заговорщицки подмигнула и сказала почему-то шепотом — Есть у меня в первом цехе одна! Залюбуешься! Девятнадцать лет, бригадирша, только что в партию приняли — Танечка Климова… Пошли покажу.
Мы прошли по лабиринтам огромного цеха к линии над которой висел обычный красный транспорант: "Комсомольско-молодёжная бригада".
Я издалека увидел Её. Она сидела за швейной машиной, как принцесса на троне. Улыбчивая и прекрасная. Из под халата рвалась на волю её объёмистая грудь. Сразу вспомнились мне слова наивногоМопассана:
"… Если женская грудь предназначена только для вскармливания младенцев, тогда почему Господь придал ей такие прелестные формы!"
Француз, или не понимал, или делал вид что не понимает, что если бы Господу было угодно, он легко мог бы заставить нас трепетать при виде и впалой груди, или даже горба: "Скромная дымчатая накидка, всё же оставляла возможность видеть её потрясающий горб, настолько большой, что красавица грациозно склонялась под его весом…"
Парторг Карлова представила нас друг-другу и я объяснил Тане задачу.
Моментально появились необходимые аксессуары — новенькие халаты и косынки для всей бригады и большой мохнатый вымпел6 "Победителю соцсоревнования." и "Мы придём к победе коммунистического труда."
вышитое с разных сторон. Я построил бригаду как мне было необходимо, установил штатив для съёмки с проводкой и предложил Танечке побегать перед аплодирующим строем туда-сюда. Она без малейшего смущения сделала всё как надо с первого дубля. Но я попросил повторить экзерциции ради удовольствия снимать эту удивительную барышню.
Если бы я встретил её на улице в людном месте, то и тогда не мог бы не обратить на неё внимания. Чего уж говорить о том, как она выигрывала от безликого пролетарского окружения.
После съёмки я, чуть не бегом поспешил в редакцию проявлять свой небывалый трофей. Всё получилось отлично! Я напечатал все варианты и долго чах над снимками в своей лаборатории, выбирая лучший дубль для отправки в Москву. Параллельно я долбил себе мозг тяжелыми упрёками.
- Куда я спешил! Почему не поговорил с Таней, не узнал ничего про неё?
Почему не дал ей визитку, в конце концов! Нет и не будет прощенья мне — олуху царя небесного!
Наконец я придумал маленькую хитрость. Выбрав пару снимков наименее удачных, я решил повторить визит к Татьяне на следующий день.
К счастью Карловой на месте не оказалось — она уехала куда-то в райком, или горком… И я отправился в первый цех самостоятельно.
Увидев меня, Танечка была явно удивлена. Я показал ей фотографии и сказал, что всё отлично, но хорошо бы сделать ещё один дубль.
- Не знаю, смогу ли я сегодня…. — сказала она мне своим хрустальным голосом, слегка улыбаясь — Я всю ночь не спала…
Эти слова её обожгли меня неожиданной ревностью. — Мой приятель на каникулы приехал — объяснила Таня — он учится в Ленинградской мореходке…
Я сказал, что подвигов никаких не нужно. У меня есть вообще-то ещё один вариант получше… Так что — эти вот карточки я дарю на память, а Таню прошу приходить со своим другом в дубовый парк где я с удовольствием наделаю им на память много хороших снимков. Вот моя визитная карточка — видите рабочий телефон 6-45-39 — позвоните завтра днём и мы договоримся конкретно…
Тогда Таня улыбнулась открыто и дружелюбно и сказала — Огромное спасибо! Я позвоню. — И протянула мне руку — руку не щвеи, а богини — с длинными безупречной формы пальчиками, гладкой кожей белоручки. Не возможно было представить, что это рука передовика производства — ни в коем случае.
Оказавшись на улице, я понял, что не в себе. Эта девочка произвела на меня грандиозное впечатление. Понятно что у неё парень — а как же иначе! И может быть даже и хорошо, что она так сразу и просто об этом сказала. Ведь было бы значительно страшнее, если бы я разогнал свои мечты, а потом бы всё выяснилось, но было бы поздно — я страдал бы безутешно, да ещё и глупостей наговорил бы, или наделал… Нет, всё хорошо. Её надо просто видеть иногда рядом! Иногда иметь возможность разговаривать с ней…

На следующий день, с утра меня припахал наш Токтамуш Иманалиевич. Он пустил меня в свою директорскую зелёную "Волгу" и мы отправились на выставку достижений народного хозяйства, которую собирался посетить высокий гость из Москвы Председатель Совета Министров РСФСР Виталий Иванович Воротников. Всем было известно, что он находится в оппозиции к Горбачеву и поэтому комуняки испытвали к нему тревожное чувство особенного уважения. Как это — оппозиционер и живой! Да ещё и при делах!
День выдался тёплый хоть и ветренный. На главной дороге нас встретила весело качающаяся растяжка: "Уборка кормов — дело всех и каждого!"
У Дядюшки Тома, как за глаза все звали нашего босса, оказалось хорошее настроение. Он поглядывал на тротуары по которым перемещались уже по летнему раздетые люди. Через какое-то время директор обернулся ко мне, испытующе поглядел в мои бесстыжие глаза и промолвил — Ты посмотри что делают! Совсем голые ходят! Я вот так за весь день насмотрюсь и вечером мне уже ничего не надо! Вот раньше правильно люди делали. Одевали женщин в паранджу. Ничего не видно! Зато вечером жена только чуть-чуть приоткроется — и ты её хочешь! Продолжение рода…
Дядя Том отвернулся, наверно уже жалея что опустился до разговора с фотографом. А мне было пофиг — я думал о Тане. Как я её увижу вечером — пускай не одну…
На выставке был большой ажиотаж. Гости расположились на почетных местах и готовились смотреть на выводку племенного скота. Снимать там было не интересно, но зато можно было не грузить голову — официоз легко снимаетсяч автоматически. Радость, что все происходит на одном месте и никуда перемещаться не надо.
Я снял нужных людей и встал рядом с Великими, чтобы сфотографировать животных. В это время вывели огромного, свирепого на вид быка.
- Бык Вулкан — читал по бумажке информатор — возраст пять лет. Родители такие-то… Тут первый секретарь ком партии Киргизии Турдахун Усубалиевич Усубалиев прервал чтение обратившись в пространство — А-а-ам, скажите… скольких коров этот бык может оплодотворить?
Информатор растерялся — Что, Турдахун Усубалиевич???
Поскольку я стоял между ними, турдахун сделал мне нетерпеливый жест — чтобы я объяснил информатору суть вопроса. — Сколько коров этот бык может выебать? — перевёл я вопрос шепотом.
Информатор в замешательстве закашлялся, обдумывая, как выйти из ситуации. — Вообще-то у нас искуственное осеменение… Турдахун…, но, поймав грозный взгляд главного башкармы, бедолага все же нашелся — Я думаю голов сто сможет…
Турдахун Усубалиевич победно обернулся к высокому гостю, а униженный бык пошел с площадки, понурив голову.
Настроение моё от этого приподнялось. Я почувствовал себя, по сравнению с первым секретарём компартии, не таким уж ублюдком. По крайней мере моя пизданутость не становятся достоянием общественности. Так вот зловонно обосраться на глазах у пипла я, по крайней мере, не в состоянии из-за своей не публичности.

Вечером в дубовом парке я дождался Таню с Игорем, который оказался длинным фитилём в однотипном с Татьяниным костюмчике, так что сразу же было понятно — вещи сшиты одними любящими руками…
Любовнички резвились, обнимались и целовались — как буд-то меня радом и не было. Воспользовавашись этим, я наделал много неплохих жанровых снимков, которые уже на следующий день Таня получила из рук — в руки. Кроме того, очень кстати подвернулась фотовыставка союза журналистов, на которой я, воспользовавшись случаем вывесил крупномасштабную работу — "Бригада" — на которой молодая, симатичная бригадирша бежала с вымпелом в руках на фоне подразмытого коллектива… Тане очень понравилось… Как говорится — приятное с полезным — ведь нам платили за каждую работу опубликованную на выставке по десять рублей! Понятно, что каждый фотограф старался добиться как можно большего коэффициента участия в этой раздаче. Мне помогало то, что самые удачные негативы, обычно фотохроникой ТАСС браковались и возвращались домой. Иначе мне почти нечего было бы выставить!
Ещё, к моей радости, у Игоря скоро закончились каникулы и он благополучно отчалил доучиваться в далёкий Ленинград. Это дало мне возможность почаще видеться с Таней. Я звал её на пленэр попозировать мне для этюдов. И она с удовольствием соглашалась, потому что после каждой такой прогулки её коллекция собственных фотоснимков солидно увеличивалась. Очень скоро у неё образовались целые кипы фотографий. Число приближалось к тысяче и Таня расстраивалась что у неё нет места, где все карточки можно было бы разложить, чтобы увидеть одновременно!
А мы всё встречались и гуляли… Романтики было — хоть отбавляй! Одна из фотографий привлекла внимание публики на работе. Таня нюхала земляничку в ладонях… И её назвали Ягодой. Прилипло.
В то же время на страницах всех городских газет стали появляться фотоэтюды с её изображением, но она всегда получалась настолько разной, что секретариатчики не сразу и спохватились.
Снимать Ягоду было — сплошное удовольствие. Она вела себя естественно совершено не реагируя на камеру, интуитивно чувствуя что, как и когда именно — надо. Ещё она умела внимательно слушать. И иногда, в острых местах брала и сочувственно пожимала руку. Эти её прикосновения..! Моя индифферентность с трудом сохраняла свою идентичность. Но внешне всё выглядело — чисто по дружески… И вот мы встречались, гуляли, встречались, иногда часто, иногда — реже.
Однажды после очередной паузы, она позвонила мне совершенно расстроенная и спросила, нельзя ли прийти ко мне в лабораторию — поговорить. Таня пришла через пол часа и сказала, что Игорь совсем перестал ей писать и звонить. Она просила совета — что делать? Может быть надо поехать в Ленинград, встретиться с парнем и выяснить отношения?
Я, с трудом подавляя свою радость, стал размышлять в слух о таком варианте. — Это совершенно недопустимо и унизительно! Надо взять себя в руки и ждать.
Таня быстро дала себя успокоить и уговорить, и разговор перешел на повседневную тематику. Рассматривая фотографии, которыми были оклеены стены лаборатории, Ягода обратила своё внимание на фотографии девочек в стиле Ню. — Это ты снимал? — Спросила она и получив утвердительный ответ, задумчиво произнесла — Знаешь я, когда ещё была маленькой, мечтала вырасти красивой и сфотографироваться без одежды…
Хорошо что я, будучи от природы трусливым, натренировал себя не реагировать внешне на внезапности — иначе, после этих слов, я бы себя выдал. И глазом не моргнув, я совершенно спокойно сказал, что имея такие внешние данные, было бы великой ошибкой не запечатлеть их каким-то образом, ведь время неумолимо. Но я не стал форсировать события и суетиться. Я объяснил Татьяне, что к такой фотосъёмке нужно соответствующим образом подготовиться. Не стоит в день предназначенный для акта надевать бюстгальтер, потому что следы на коже от этого приспособления остаются на коже слишком долго. Трусики, если предполагается обнажаться полностью — тоже должны быть без резинки… ну и всё такое прочее. Поэтому мы назначили фото сессию на послезавтра и видит Бог — до самого заветного времени — не было минуты, чтобы я не трепетал от предстоящего.
Трудно точно описать, как всё происходило. Это не отложилось в памяти, как подробности первого прыжка с парашютом. Изо всех сил я старался не нервничать и всё же чувствовал, что лицо моё пылает. Чтобы скрыть иные проявления беспокойства, я поставил Nikon на штатив и надел просторный синий лабораторный халат, способный скрыть в своих складках даже конскую эрекцию.
Таня наоборот, была совершенно спокойна. Она разделась перед фотокамерой, как будто работала не передовой швеёй, а фотомоделью в плейбое. Было понятно, что такая тяжелая грудь долго не продержится и сникнет. Тем более было приятно осознавать, что время не упущено, а выбрано в самый раз. Всё тело "молодой коммунистки" находилось в прекрасном тонусе и нигде ни единого прыщика! Я не позволил себе и пальцем к ней прикоснуться — только бы не спугнуть. Снимал много и с удовольствием, наблюдая, как естественно она меняет позы и мимику лица. Ей почти не приходилось ничего подсказывать, или советовать. И всё это происходило на территории в девять квадратных метров, а фоном служил тёмный проём двери в проявочную.
Когда я что-то говорил, то смотрел Ягоде прямо в глаза, зато через окуляр фотокамеры я мог разглядывать её подробно и бесстыже не боясь, что она заметит направление взгляда. Я сосредотачивался на Татьяниных прелестях между ударами затвора — Какая грудь! Вот это попа! Господи — эти складочки меду ног!
После съёмки мы сразу же занялись проявкой плёнки и печатью снимков. И я чувствовал рядом с собой это прекрасное тело, эту молодую, желанную женщину — доступную и неприкосновенную одновременно.
Карточки получились замечательные и Таня уходила от меня, прижимая пачку к груди…
После этого наши прогулки по городу стали совсем редки, уступив место встречам в лаборатории с бесконечной фотосъёмкой обнаженной натуры. И каждый раз Таня выглядела по новому неповторимо, казалось её можно бесконечно снимать и не бояться повторов. Она оставалась для меня неприкасаемой долгое время. Но однажды, одеваясь, она спросила
- Интересно, что ты делаешь после этого — дрова колешь? — В следующее мгновение я уже обнимал и целовал её, упиваясь такими долгожданными мгновениями. Она отвечала мне с явным удовольствием, не отстраняясь, а я трогал её грудь, гладил ей спинку… Невероятно, неописуемо…
На следующий день мне предстояло лететь на несколько дней в Москву и мы договорились, что всё будет не сейчас, а когда я вернусь. Иначе — слишком всё быстро — лучше дать себе возможность немного подождать, попредвкушать, помечтать.
Мы стояли на троллейбусной остановке, взявшись за руки, собираясь разъехаться и вдруг Таня спросила — Ты не жалеешь?
- О чём?
- Ну, всё у тебя было спокойно, размерено — семья, работа…


*****


В самолёте собрался весь республиканский култур-мултур. Накануне вечером мне так не хотелось исполнять супружеские обязанности! Конечно сама жена не стала бы ко мне приставать, но если бы я перед командировкой не полез прощаться, она заподозрила бы неладное. Был однако проверенный и надёжный способ избежать супружеских объятий и я им воспользовался — хорошенечко врезал. Даже запаха алкоголя было достаточно, чтобы ночевать жопа к жопе.
Мы летели в Москву на гастроли киргизского драм.театра на двух самолётах. На одном артисты и театральные деятели, на другом — зрители.
Зрители, разумеется были не простые, а достаточно высокие чиновники из министерства культуры, союза театральных деятелей, ЦК профсоюзов и ЦК КП республики. Рассчитывать, что зрительный зал Малого театра заполнят москвичи было бы верхом наивности и безответственности. Разумеется придут московские критики, чиновники постоянного представительства Киргизии в Москве и какое-то количество гостей столицы, для которых главной целью будет само посещение Малого театра. Но гастроли-то неизбежно должны были целую неделю собирать аншлаг! И пускать дело на самотёк было бы весьма неосмотрительно…

Для меня полёт в Москву всегда бывал наполнен мистическим смыслом. Возвращение на родину предков. В этом городе и вокруг него жили родичи по материнской линии. Где-то там, под загадочным городком Зарайском, моего деда Андрея красные бандиты прибил гвоздями к дереву — распяли — гуманно зарубив на прощание шашкой. Бабушка об этом так никогда и не узнала и была вынуждена бежать от голода с двумя малолетними дочерьми аж в среднюю азию, благодатный, хоть и нищий край, где от голода люди никогда не умирали. Там в главном городе Киргизов Пишпеке жил женатый на дочери градоначальника Терентьева Клавдии — бабушкин родной брат Григорий…

Летели мы весело. Бухло лилось рекой. У меня тоже нашлась поллитра водочки, которую я щедро поделил со своим соседом по салону корреспондентом газеты Советская Киргизия Александром Шепеленко.
Когда же пузырь слишком быстро скончался, Саша проявил инициативу и добыл нам спиртное продолжение у кого-то чиновника от культуры — ведь Саня Шепеленко был специалистом именно по култур-мултуру республики и в нашем самолёте он знал всех, а все знали его. Поэтому четыре часа полёта пролетели совсем незаметно. Когда в динамиках заиграла песенка —
"В семь часов у Никитских ворот" и сквозь неё приятный женский голос объявил о завершении полёта, — для многих пассажиров спецрейса это оказалось подлинной неожиданностью. Кто-то заспешил допивать, Кто-то тщетно пытался реанимировать вырубившихся соседей… Самолёт опускался над хвойным лесом — красотища — ёбанаврот — аэродром в лесу! Это же — сказка!

Выгрузка делегации культурного Киргизстана в аэропорту Домодедово превысила все временные регламенты. Кстати мы с Шепеленкой вышли на волю без посторонней помощи. Нам было хоть и криво, но всё ещё бодро.
На мне был замечательный, серый в скрытую полоску новый финский костюм и в тон ему замшевые мышиные стильне туфли. Это было приятно — потому что известно — в Москве водится много легкомысленных, подходящих дам…

Нас повезли на новеньких икарусах в самое сердце столицы. В гостинице "Россия" были забронированы двухместные номера. Мы с Сашей быстренько заняли один из них и разбежались по интересам. Шепеленко поехал искать однокашников по МГУ, я же просто решил прошвырнуться.
У кинотеатра "Зарядье" мне на встречу попалась парочка. Ослепительно красивая тёлка шла рядом с дерзким, нахальным парнишей. Я загляделся на женские прелести и моментально получил от фраерка комментарий — Чё, нравится? Она сто рублей стоит! А что, Наташка — давай заработаем? — они синхронно и весело заржали.
За такую девочку я заплатил бы стольник — не вопрос — бабки были. Но я провинциально промолчал, не отреагировал, боясь подвоха. Чтобы выйти из ситуации не потеряв лица, я сделал плавный поворот к басакру и припарковался у его стойки. Мне дали бутылку холодного "Советского шампанского" и я с удовольствием стал его выпивать. Быстро поймав приход, я заказал второй пузырь и в этот момент ко мне присоседился "интиллигентный" киргиз в черном костюмчике — явно из наших и даже с
довольно знакомым лицом. Я предложил ему налить, но он вежливо отказался и попросил у бармена мороженое. Моя распахнутая душа требовала общения и я доебался типа — У Вас такое знакомое лицо, но не могу припомнить где мы имели честь…
- Меня зовут Керим, Женя. Я курирую в КГБ культуру и прессу…
- Ох нихе… ничего себе! Так я попал?
- Успокойтесь. Ваша личная жизнь никого не интересует.

Я успокоился и не заметил когда чекист исчез. Окружающий мир мерцал. Пел про привередливых коней Высоцкий и мне до боли хотелось петь и быть знаменитым. Потом я оказался в гостиничном номере в компании молодых драматических актрис из Киргизии. Та, которую звали Айгуль позволяла себя целовать но того, чего мне искренне хотелось не давала.
И она скоро исчезла, растворившись в тяжелой тьме. Ночная тотальная засуха не растворялась в противной водопроводной воде, которую я пил и пил через силу. Ещё я спал и на соседней кровати спал кто-то ещё — возможно Айгуль Омуралиева, а может быть Саша Шепеленко — не было сил проверить, хотя это был вопрос жизни и смерти…

Утром выяснилось, что всё-таки это — логично — Саша Шепеленко — кажется ещё более пьяный, чем я.
В двери постучала Айгуль. Она сказала, что все уже выходят в театр. Там будет объявлено — что, как и когда будет, так что надо ходить. Я не посмел спросить её — было ли на самом деле вчера то, что мне приснилось — но она улыбнулась, понимающе покачала головой и ушла.
Я принялся мучить Шепеленку, но скоро понял бесполезность своих усилий, оделся и попёрся в театр. Слава Богу идти надо было недалеко — сначала мимо Красной площади, потом пересечь Площадь Революции и вот она — Театральная площадь! Слева Большой, справа — Малый театр с умеренной афишей возвещающей о гастролях киргизской драмы в Москве с этого самого дня.
В сторонке от входа глумилась небольшая толпа. Нездоровые лица поналетевшего в столицу култур-мултура и где-то сбоку-припёку родное и весёлое лицо коллеги из КирТАГа Юры Блюма, известного тем, что в свои пятьдесят он недавно загремел в психушку из-за боязни чисто листа. Еле вылечили! Невысокий такой мужичок, с приплюснутой с двух сторон физиономией, он добросовестно подошел ко мне поздороваться и буквально — поинтересоваться здоровьем. Я радостно признался ему, что если бы не необходимость передать оперативно фото отчет об открытии гастролей, я бы с удовольствием сбежал бы сейчас посидеть в кафешку.
Тогда Юра напомнил мне, что сегодня — пятница и отчет легко можно выслать в понедельник утром. Поэтому нам всего лишь надо дождаться, через пол часа, торжественного открытия, снять пару кадров с дневного спектакля и преспокойненько отправляться в ресторан гостиницы "Минск" на улице Горького где для Юры, как для клиента гостиницы — всегда найдётся столик…

Мы пошли по Петровке, а потом — по Страстному до Горького… Повернули направо — тут рукою подать…
Сердце празднично пело и уже ничего не болело! Только очень хотелось — поскорее поддать…

По ходу Юра рассказал мне, что находится на стажировке в ТАСС уже шестой день. Ещё ни разу не выпил и никого не выебал. Последнее показалось мне заведомым понтом — образ Юры никак не вязался с представлением об имидже ёбаря.

Мы поднялись к Блюму в номер, прихватив с собой пивка из буфета для разминки. Мне всё равно нужно было оставить сумку с аппаратурой. Может быть мы слегка увлеклись процессом, потому что когда мы вошли наконец в ресторан — было уже возле пяти. Я заказал себе любимую в здешнем меню котлету "Крестьянская", Юра что-то ещё. Большой графин водки — разумеется, запивочку… Начались приятные, неспешные киры под закусочку и беседу. Зал быстро заполнился. В шесть уже некуда было присесть. Заиграла музычка, солистка исполнила грустный романс… Юра как-то нетерпеливо ёрзал и всё оглядывался на зал. Он признался мне, что хочет, как из пушки, кому-нибудь обязательно вставить и возлагает на меня свои огромные надежды. В этом наши желания вполне совпадали. Я тоже окинул взором окружающие просторы и намётанным глазом тотчас отметил компанию из трёх молодых женщин выпивающих за одним из ближайших столов. двадцатипятилетние тёлки только недавно подгребли и только что получили заказ. Они явно постреливали глазками пытаясь оценить свои перспективы на вечер. И я пошел на абордаж.
Выбрав одну из трёх — я банально пригласил её танцевать. Люба (сначала меня даже покоробила простота имени) была достаточно привлекательна. Может быть речь здесь шла не о красоте, хотя почувствовав руками гибкость этого тела, моя оценка стала прогрессивно подниматься чуть ли не вместе с хвостом. Простой обмен фразами позволил убедиться в том что она не глупа. К тому же она охотно позволяла не вульгарно себя прижимать, что позволяло рассчитывать на благоприятное продолжение вечера. Я был уверен в себе — ведь на мне был замечательный финский костюм за сто пятьдесят рублей! Окончив танец галантным поклоном, я повёл даму на место и как бы нечаянно присел на свободный стул. У остальных девочек оказались столь же банальные имена. Но Люба явно выделялась из них неким внутренним благородством. Оля и Катя же были очень похожи на обычных ресторанных блядей. Ко мне компания отнеслась вполне гостеприимно. А я — между делом — назвал себя фотокорреспондентом ТАСС, не уточняя регион обитания. Это произвело соответствующее впечатление и я отчетливо отметил рост своего рейтинга.
Тут Люба и Катя объявили, что удаляются "на минутку" в дамскую комнату. А Оля, когда мы остались одни, интимно проинформировала меня
- Ну ты прям в точку попал! Сегодня у Любы день рождения, а предки её НА ДАЧЕ!
Мне стало совсем хорошо. Я смело спросил у Ольги разрешения представить ей моего друга и к столику тут же подскочил заебавшийся ждать удачи Юра Блюм. Оля благосклонно позволила ему поцеловать свою руку. Позвали официанта и заказали ему много конфет, гигантское мясное ассорти, излишество шампанского и коньяку. Столик очень быстро приобрёл праздничный вид. Вернувшиеся из сортира дамы были приятно удивлены. Все стали пить на брудершафт, поздравлять Любу и говорить друг другу всякие приятности. Пары сразу же определились и только Катя всем своим видом излучала отчаяние и как бы спрашивала всех глазами — А как же я? Наконец, после десятого тоста, она спросила это вслух. Все призадумались. Я не подкачал и тут. Вспомнив про Сашу Шепеленко я пообещал оперативно доставить его к столу и побежал звонить с автомата в гостиницу. Саня был известным женоненавистником. Может быть он и не ненавидел женщин, а просто не мог, но это результат не меняло. Многие редакционные дамы пытались развеять миф о Шепеленковской недоступности, но пока это никому не удавалось. Однажды по пьяной лавке номинальная красавица Ольга Дядюченко залезла ночевать к Саше в постель. Дело было у Володи Доценко. Много народу… Утром все стали поздравлять Шепеленку с распечаткой. Но он только улыбался и отвергая все предположения повторял — Да что я, дурак что ли? Я в бриджах спал!
На мой звонок из ресторана Саша ответил согласием, заранее предупредив, что платить не будет. Думаю он просто решил нажраться на халяву, а потом сачкануть. Буквально через пол часа он уже сидел за столом и тарахтел не умолкая. Катя приняла его, как неизбежное, а потом и вовсе была очарована Шепеленковской знаменитой болтливостью. Саша говорил прозой и стихами, не забывая, в коротких паузах, проглатывать полновесные порции пойла.
Когда официант подошел предупредить нас о том, что через пол часа ресторан закрывается, мы с Юрой сделали ещё один большой заказ „с собой“. Ведь на улице работал сухой закон и купить подходящее спиртное, да ещё в достаточном количестве в это время вряд ли представлялось возможным особенно для провинциальных журналистов из Средней Азии.
Всей толпой мы погрузились в такси, пообещав шофёру бдительную компенсацию. Я занял переднее сидение,а Люба села мне на колени. Куда мы ехали я не видел, весь заострившись на осязательных ощущениях. Ехали мы не долго. Где-то в центре остановились у сталинской пятиэтажки и стали выгружаться. Трёшка на втором этаже поглотила нашу компанию и приключение стало развиваться в домашней обстановке.
Мы все сгруппировались в большой кухне, достали снедь и выпивку и стало совсем хорошо и уютно. Какой-то общий разговор. Потом по очереди кто-то стал уходить в сортир и возвращаться. Потом я вдруг обнаружил отсутствие Юры и Оли. Пошел искать, воспользовавшись тем, что балагур Шепеленко владел вниманием аудитории. Толкнул дверь одной из комнат и увидел широко раскинутые девичьи ноги и Юрину поджарую голую жопу, ритмично совершавшую возвратно-поступательные движения. Юрино сплюснутое лицо выглянуло из-за неё, подмигнуло задорно и тут же снова исчезло.
- Молодец! — подумал я — времени не теряет. Мне бы тоже хотелось вот так оккупировать Любину спальню, но как было увести её из кухни — пока мне не виделось.
Всё же вернувшись я заговорил о том, что уже поздно… и не пора ли — баиньки. Но тут Саша захуярил неожиданный ультиматум. Он заявил, что спать согласен только с Любой, а Катю пусть я ебу. Это было неслыханно! О чем я и заявил незамедлительно. Саша тут же ответил, что — в таком случае он остаётся сидеть на кухне до утра. Кто хочет — может составить ему компанию выпивки хватит!
Наглец — ведь он не заплатил ни за что ни копейки! Худенькая Катя вдруг обиделась и ушла в большую комнату. Через некоторое время мы обнаружили её плачущей в подушку дивана. Люба принялась её успокаивать, но это только перевело тихий плачь в истерику. Стуча зубами по стакану с водой Катя прерывистым голосом кричала — Я никому не нужна! — И я подозревал, что это может закончиться полным крахом всего мероприятия.
Катя заснула в два часа ночи. Люба почти совсем отрезвела и сказала что идёт спать. Что завтра ей на работу в больницу… Что она — врач педиатр и завтра дежурит…
Тогда я пошел на унижение. Я сказал, что завтра мне тоже работать — надо снимать с утра до вечера. И если я не посплю… будет плохо, короче…
Люба сказала, что постелит мне на полу. Я зашел напоследок на кухню, чтобы выпить на посошок и сказать Саше, что он ебанутый мудак — всё сломал и испортил.
Люба мылась в душе, разрывая мне сердце. Когда я услышал что вода выключилась, я выждал ещё пять минут и пошел в спальню.
Люба лежала в постели, герметично закутавшись в одеяло. На полу виднелась подстилка для меня… Всё было ужасно.
Я разделся и лёг. В груди стучало. Выждав с десять минут я встал на колени пред Любиным лежбищем. Я обнял её за плечи. Я сказал — Не унижай меня, ради Бога! Дай мне лечь с тобой — я к тебе не прикоснусь, если хочешь… Просто давай вместе спать!
Люба молчала, лёжа навзничь с открытыми глазами. Я осторожно полез. Люба подвинулась чуть заметно.
Оказавшись под одеялом я обнял ногами женские ноги, прижался к её лону торчащей, пульсирующей своей генеталией. Я стал целовать её губы и шею, задирая ночную рубаху… Вдруг из-под ткани вырвались и закачались прекрасные белые груди и сразу во рту пересохло…
- Ты же сказал — только спать — прошептала Люба. Я гладил и мял её тело и произнёс глупо — Какая у тебя грудь!
- Какая? Обычная! — снова шепотом сказала она.
- Нет — необыкновенная! Ты вся — необыкновенная.. — убедительно сказал я, проникая в тёплое нежное тело. Наслаждение было чрезвычайным. Люба некоторое время молча целовала меня, обнимала, но потом не выдержав глухо застонала — почти зарычала и перестала следить за собой. Мы должно быть здорово шумели, но это уже не имело никакого значения. Я изо всех сил старался держаться как можно дольше и только увидев как Люба бьётся в конвульсиях отпустил себя, закрутился в вихре, хватаясь как за соломинку за женские попки и грудь… Я улетел в неё весь, без остатка и жизнь как будто покинула меня. На какое-то время я словно исчез, уткнувшись губами куда-то ей в шею, около уха. Когда жизнь вернулась, я стал ловить губами это ухо, шептать в него какие-то безумные вещи. Люба вернулась ещё позже меня. Она благодарно взяла в свои губы — мои и ласкала их долго нежно. Потом нехотя встала и отправилась в ванную комнату. Пока она ходила, я почти что уснул. Такая отчаянно приятная расслабуха!
Когда Люба легла я вежливо очнулся. — Спи, спи — сказала она.
- А ты?
- Я просто полежу. Четыре часа. Если сейчас уснуть — утром я не смогу подняться. Не обращай внимания…
Мне очень хотелось спать, но ещё больше хотелось всё рассмотреть. В комнате был полумрак но аккомодация глаз произошла давно и успешно — я легко воспринимал все детали. Мне казалось — рядом со мной само совершенство. Безупречно здоровая, чистая кожа, какой не бывает у женщин живущих в Азии. Там слишком действует солнечная радиация.
Фантастически правильные формы… Очень быстро я созрел для второго вторжения… Но потом, я уже не мог не заснуть. Но всего через пару часов меня разбудило осторожное движение женщины. Она вставала с постели. Это было невыносимо. Я притянул её назад и всё повторилось ещё один раз. Когда Люба всё же ушла мыться и приводить себя в порядок, я тоже встал. Прошел на кухню мимо спящей на диване Катюши. Там половина вчерашней компании открывала коньяк. Это было кстати. Я выпил залпом почти что стакан и химическая энергия пришла на смену утраченной мной — биологической.
Мы вышли на улицу в семь часов утра. Катя не произнесла в этот день ни слова и сразу ушла. Люба спешила на работу и уехала на такси. Я выпросил у неё номер телефона и прощались мы как бы не насовсем. Оля никуда не спешила и мы решили все вместе ехать к нам в номер гостиницы "Россия". По дороге хотелось купить алкоголя, но это не представлялось возможным.
Наш таксист оказался с ночной смены и все его запасы уже были реализованы. Всё же он, видя как мы бедствуем, вошел в положение и у самой гостиницы купил для нас бутылку водки у своего коллеги.
Ещё по пути в номер мы набрали буфетного пива. Я, улучив минутку сунул Шепеленке червонец с условием чтобы он растворился. Когда мы втроём оказались в комнате я, после дозы спиртного отвёл Юру в сортир и задал ему там радикальный вопрос — Ты как — собираешься ещё ебать Олю? Давай вместе.
- Нет, Женя я уже пустой! Она меня на месяц вперёд отымела!
- Тогда не мешай. Пей ещё дозу и вали спать в свой "Минск".
У меня развивался похмельный синдром — сильно хотелось сношаться.
Юрка, молодец удалился незаметно, тактично, сказав — Я щас!
Оля быстро опьянев на старый заквас, находилась в состоянии "А!всёпохуй". Я хитростью заманил её в душ — помыться. Потом прошел санобработку сам. Дальше события развивались логично. Оля выразила слабое удивление когда я стал её раздевать и укладывать у койку. Но в последующем действии приняла активное участие — насколько это было возможно. По сравнению с Любой она была маленько массивна, но в то утро это не имело решающего значения. Её сиськи сильно ходили из стороны в сторону, что запомнилось. Это был бесконечный пистон, когда гениталия становится похожей на сухой кукурузный початок. Мы несколько раз прерывались, чтобы хлебнуть пива и снова принимались за важное дело. Ещё один перерыв наступил, когда в комнату неожиданно вошел Саша Шепеленко.
- Ё моё — вы всё ещё здесь? — разочарованно произнёс он.
- А я хочу спать!
- Ложись. Ты нам не мешаешь — Предложил ему я. Но Саша демонстративно удалился, хлопнув дверью.
Всё когда-нибудь кончается. Пиво закончилось, а без него оказался бессмысленным и сам половой акт. Оля норовила остаться в номере спать, но это совсем не входило в мои планы. Я безжалостно её выпроводил. Настолько безжалостно, что она даже пригрозила что обо всём расскажет Любе. Я легко проигнорировал эту угрозу и, оставшись один погрузился в тёмный сон до утра.

В воскресенье я вспомнил про Ягоду. Это было мрачное утро. Меня били угрызения совести. В карманах осталась какая-то мелочь, а надо было ещё жить. Надо было забирать камеру из гостиницы "Минск" и что-то работать… Слава Богу Юра оказался на месте. Он приставал с расспросами, но любое воспоминание о вчерашнем дне было для меня слишком болезненным.
Мы на пару передали сгналы SOS в родную бухгалтерию и, услышав дорогой голос Нинки Гусевой, пообещавшей сейчас же выслать нам по сто — немного приободрились. Настолько что даже позволили себе посчитать сумму ущерба — сначала не верилось что один ресторан выбил из нас столько монет. Но всё сошлось — плюс такси, чаевые Саше Шепеленко…
Воскреснье мы провели в театре. И это помогло. Во первых — появились какие-то снимки, которые завтра можно было передать на родину. То есть ощущение отчасти выполненного долга. Кроме того — в фойе театра наливали сухие вина, шампанское и коньяк. Мы всё это очень добросовестно попробовали и некоторое время посвятили обсуждению феномена выпивки. Вот — как это получается? Всё хуёво, выхода нет — безысходность, депрессия… И всего лишь несколько глотков жидкости — и всё нормально и даже очень неплохо. Ещё пару глотков — всё отлично просто — замечательно! А главное — не беда! Всё не беда — что мало денег, что просрано много денег, что возможен триппер — не беда! Понимаете?
Лишь бы не закончилась волшебная жидкость!

Я позвонил Любе, как только получил денежный перевод. Мне её снова хотелось. Даже ещё сильнее, чем раньше — ведь я теперь знал что это такое!
Она ответила без эмоций. Я не знал выполнила свою угрозу Ольга — доложила ли она Любе о моей всеядности и боялся последствий.
Люба неохотно, но всё же согласилась встретиться на Красной Площади у Лобного места. Не знаю уж — оценила ли она иронию моего выбора, но пришла пунктуально. Я повёл себя глупо. Надо было повести её в театр, говорить что-то возвышенное, или хотя бы просто не пошлить. Вместо этого я предложил пойти сейчас же в гостиницу. Зачем — можно было не объяснять. Я не постарался произвести на неё впечатление. Ведь был шанс представить себя глубокой, цельной натурой. Но я его упустил. Скорее всего я просто недооценил её. Решил что передо мной обычная любительница эрекции, а это явно было не так. Когда я это понял было уже поздно превращаться в глубокую личность. Поэтому я продолжал канючить и проигрывать.
Вера сказала что — судя по всему — нам не стоит больше встречаться. То что было — было, но больше не будет. Она предложила мирно дойти вместе до театра. Потом она пойдёт в ЦУМ, а я могу продолжить свои гастроли. От безысходности я действительно вошел на спектакль и занял своё обычное место в первом ряду. Давали пьессу Мустая Карима "Ночь лунного затмения". Я достал было камеру, но снимать было нечего. На почти не освещённой сцене находилась единственная актриса — маленькая апашка, горестно произносившая свой монолог. О чем шла речь я не знал, потому что как обычно не надел наушники с синхроном. Вдруг я услышал за спиной какие-то странные звуки. Обернувшись я был поражен — переполненный зал рыдал, хлюпая носами!

В гостиничном номере нечем было дышать. Саша Шепеленко лежал на постели в единственных своих носках, которые за всё время командировки ни разу не снимал с ног. Он так же не менял и не стирал трусы, не мыл своё заскорузлое тело. Критиковать его было бессмысленно. Возникала мысль — А может быть это он настолько выше всего земного? Может быть он гениален и поэтому так неопрятен и непонятен? Или всё это — из-за отсутствия либидо? Да наплевать! Осталась последняя ночь перед возвращением домой. Пережить можно. А вот дома меня ждали проблемы.
Во-первых необходимо было выполнить супружеский долг перед женой — иначе она заподозрит неладное. А на следующий день надо будет продемонстрировать своё бурное желание Ягоде. Иначе она тоже меня поймёт не правильно, вернее — совершенно правильно! Засада!

С женой всё произошло нормально. Она, как всегда — не очень-то и хотела. Просто дала, а я — просто взял. Хуже было на следующий день с Ягодой. Она работала в первую смену и должна была прийти в подвал после трёх.
Я просто ссал, что у меня получится не убедительно, а такое настроение может привести к настоящему фиаско — это известно. Можно было бы выпить с ней пузырёк шампанского — это неверняка помогло бы, да и повд был достойный — начало половых отношений. К сожалению, или к счастью — это не пришло мне в голову — у нас с Таней всегда были сугубо трезвые отношения. Да и кто мог дать гарантию, что дело ограничится одной бутылкой? Меня могло понести и я нарисовался бы перед любимой женщиной в самой своей неприглядной ипостаси.
Когда пришла Таня, я вдруг понял, что мой мандраж можно списать на предстартовое волнение — это естественно. И сразу же страхи прошли. Мы поговорили о Москве, потом я постелил на диван новую простынь и всё произошло логично и естественно. Два раза.

Таня оказалась права — всё изменилось в моей жизни. Стало некогда работать и вообще что-нибудь делать. Всё время забрала Таня. Когда она работала в первую смену я ещё мог поработать до двух. Потом мне надо было готовиться к визиту. К трём я бежал встречать её у проходной, потом мы шли в лабораторию, обедали — чем Бог послал и занимались любовью.
Если Таня работала во вторую смену — она приезжала ко мне утром и мы валялись до двух, а потом я её провожал на работу. Я никогда ещё так много не петрушился — откуда только силы брались — должно быть организм перерабатывал на сперму всё, в том числе и последние мои мозги! Таня была бесконечной женщиной. Но она знала, что есть на свете такая штука — оргазм и самозабвенно старалась его получить.
Долго ли это могло продолжаться столь интенсивно? Если это была не любовь, то что же это было такое! Мне показалось бессмысленным появляться домой и я переехал в подвал.
Интересно, что день в день со мной, в свою лабораторию прибыл и печатник Серёжа Медведев. С собой он имел чемодан за которым тянулся прищимленный галстук. Это было удивительно — ведь Сергей галстуков никогда не носил! В самом чемодане находилось пятнадцать бутылок коньяка, которые оказались особенно кстати — теперь мы могли отпраздновать новоселье.
Медведь был уже на взводе — причем изрядно. Потому что очень скоро, после нескольких солидных порций спиртного "в догонку" — он принялся крушить всё в лаборатории. Разбил трюмо, по срывал черные занавеси, набил полную ванну химической посуды и там начался невиданный и неописуемый органический процесс синтеза. Эмаль окрасилась в необычайные, чудесные тона — которые могли бы привести в творческий экстаз любого художника-экспериментатора. Такой палитры не выдывал свет! Наконец Серёга, боднув меня больно под дых, сказал что пойдёт пиздить зверей и тогда я, поняв что дело серьёзное, упросил сторожа Тюлёна посторожить и отвлечь дебошира пока я не сбегаю для него за шалавой — это должно его успокоить!
Находясь тоже в изрядном подпитии, я как мог быстро добрался до ресторана "Нарын" и обратился к дежурному милиционеру с убедительной просьбой посодействовать мне в съёме проститутки — Там человек погибает! Надо помочь… — объяснил я ситуацию, представившись, блюстителю порядка. Мент отнёсся к моей просьбе с пониманием, только посетовав, что ничем не может помочь — бляди уже от него разбежались.
- А эта? — показал я на явно падшую молодую женщину, покуривавшую чуть пооддаль.
- Это моя жена!!! — оскорбился представитель власти и мне пришлось срочно съёбывать пятясь, кланяясь и бормоча извинения.
К счастью, когда я вернулся ни с чем на работу, Серёга уже спал крепким сном и я просто последовал его примеру.
На следующий день Медведь привёл к себе бывшую одноклассницу — пышноволосую блондинку и из его каморки весь день доносилась ритмичная музычка. Мне, проводив Таню на вторую смену, пришлось долго и мучительно ждать пока одноклассники не расстанутся — ведь я чувствовал себя обязанным помочь товарищу разобраться с оставшимся коньяком. Ночью мы снова нажрались, но посуду больше не били — её просто больше не было и даже между делом навели в печатном цеху кое-какой порядочек.
Когда закончился коньяк, Серёжа собрал свои гнидники и отчалил домой. На мои наивные вопросы он сказал лаконично — Я что — ёбнулся — в подвале жить! У меня дом есть… И я остался один.
Таня приходила и уходила и каждый раз я думал — она ещё прийдёт — это не последний раз. Меня поражало то, что на меня она тратит своё лучшее время. Ведь ясно что с таким размером грудь долго не продержится, да и вся свежесть женского тела — благодаря своему богатому опыту я знал — заканчивается уже в двадцать два… Разумеется молодость по инерции продолжается ещё целые годы , но это уже не то… понятно на ощупь.
Всё закончилось резко. Таня, придя однажды после первой смены, вдруг сказала что не хочет и сейчас же поедет домой. На следующий день она вообще не пришла. Я караулил её у проходной напрасно. Её не было и на работе.
Когда она появилась в подвале перемены заметны были невооруженным глазом. Она отстранилась от моих порывистых объятий и присев к письменному столу сказала монотонно — Я залетела.
Стыдно вспоминать как глупо я себя повёл. Как стал говорить что вот и хорошо — теперь мы будем вместе…
- Я не хочу быть с тобой "вместе" — сказала Таня и это было бы ясно без слов любому, только не влюблённому мне. Она как-то сразу повзрослела и поумнела. У неё стали глубже глаза и в них не было ничего кроме отвращения. Таня выразила надежду что я сам всё организую с абортом и что ей не придётся испытывать боль. В те времена анестезия при абортах не предусматривалась. Надо было достать ампулу лидокаина, написать на бумажке фамилию пациентки и с пятьюдесятью рублями вложить это в руку
"докторши" на пороге абортария. Таня вышла из-за моей спины и не оборачиваясь, без единого слова канула вглубь пропахшего медикаментами помещения. Прослонявшись несколько часов по бульвару я пришел за ней. Она вышла так же молча, позволила отвезти себя домой на такси и рассталась со мной не прощаясь.
Я чувствовал себя преступником. Если бы Танины родители пришли ко мне в лабораторию и устроили скандал я ничуть бы не удивился. Но к счастью никто не пришел и я, испытывая к самому себе чувство брезгливости пошел в конюшню и снял проститутку с которой напился и проебался всю ночь до утра. А утром с трудом смог вытолкать желавшую срочно опохмелиться бабочку.
К восьми часам я пришел в парикмахерскую гостиницы "Киргизстан". Попросил постричь меня и побрить с паровым компрессом, сделать укладку. После этого наслаждения я отправился на базар съел двойную порцию острого ашлям-фу, закусил гроздью винограда и вернулся к здоровой форме. Возвратившись в подвал я произвёл генеральную уборку и готов был бы начать новую жизнь, если бы не сознание совершенной глупости — я ушел из дома и теперь должен был жить в погребе — не понятно во имя чего.
Буд-то в насмешку надо мной зимой 1988 года стала очень популярной песня совершенно до этого мне неизвестной Валентины Легкоступовой:
Ягода-малина
Нас к себе манила…
Ягода-малина летом в гости звала.
Как сверкали эти
Искры на рассвете…
Ах какою сладкой малина была!

Издевательская эта песенка дразнила меня повсюду. Я попал в дурацкое положение. Продолжать жить в подвале было совершенно бессмысленно. В то же время глупая гордыня не позволяла мне вернуться в семью. Я стал впадать в ступор. Однажды во время очередного приступа сомоедства меня озарило посещение Владимира Афанасьевича Кириенко.

До меня доходили слухи о том, что с ним не всё в порядке. Что он перенёс хирургическую операцию по поводу аденомы простаты. После выписки из больницы бывший герой-любовник предстал перед публикой переродившимся. Стал очень набожным, почти — святым.

Войдя в мою келью, Кириенко глянул на стены увшаные голыми ягодами и слышно прошептал — Диаволиада…
Мой сплин как ветром сдуло! Я стал принимать гостя, усаживать его рядом с собой на диван и приготовился к представлению.
- Я рядом тут проходил… — заскрипел Кириенко. — Дай, думаю, к парням загляну… А володи Доценко нет?
-Нет, он в Казарман уехал — вчера только.
- Понятно… это на неделю не меньше… А ты значит — всё глупостями упражняешься — утвердительно спросил Владимир Афанасьевич — Наверно водку регулярно в организм закачиваешь, разум теряешь… Впрочем у тебя он в зародышевом состоянии всё ещё находится. Спит и может никогда не проснуться. Брось! Возьмись за ум, пока не поздно! Знаешь, Господь терпелив, но если его упорно не хотят услышать — он берёт в руки бич!

- Бич? А как же вас пронесло, Владимир Афанасьевич? Ведь вы же всегда пили, еблись и богохульствовали!

- Ты не понимаешь. Я — покаялся. Я, может быть, три дня плакал и Бога молил! О прощении… И он меня услышал! Мне знак был дан. И всё теперь по-другому…

Дверь лаборатории приоткрылась и в неё заглянул мужчина чуть перезрелого возраста. — Не скажете, где кабинет Виктора Куртовича Никсдорфа? — осведомился он — Мне назначено на три часа…

- Это на третьем этаже, а здесь — подвал… (Никсдорф с недавних пор стал работать у нас зам. директора.)

- Да. Я туалетом воспользовался… а тут слышу — голоса… вот решил уточнить — извините!

- Ничего страшного. Пожалуйста! — гостеприимно сказал я.

- Я с Байкала приехал. Экстрасенс Глазуновский Артём Фёдорыч — к Вашим услугам… И должен сказать у Вас потрясающая аура! Совершенно необычайного цвета!

Кириенко смотрел на говорившего с явным отвращением. — Так вы — бесноватый? — брезгливо поинтересовался он.

- Почему же бесноватый? Я — продвинутый, просто. А вы видимо — представляете собой заповедные верования. Небось религиозный активист — очень похоже. Мутите людям рассудок… Кстати Ваша аура — совершенно серая… и неинтересная — почти не распространяется выше вашей, с позволения сказать — головы. А вот у этого молодого человека аура синевато розовая с зелёными языками. Это очень благоприятный колорит!

- Изыди Сатана! — вдруг взревел Кириенко.

Байкальский экстрасенс наоборот вошел весь в комнату и присел на край дивана, обращаясь к Кириенке — Я вижу Вас чуть не насквозь! Вы — такой серийный случай! У вас глаза развратника, а говорите о Боге!

Я испугался, что сейчас Кириенко ударит врага кулаком и стал громко собираться "на съёмку". — Мне срочно надо уйти — извините — сказал я и взяв сумку с аппаратурой, выдавил спорщиков за дверь и пошел по коридору к выходу.

- Вас необходимо на костре сжечь! — слышал я удаляющиеся голоса —
- А у Вас теперь аура вовсе померкла…

В тот день мне слишком везло на ханжей. Не успел я повернуть за угол улицы, как меня настигли две возбуждённые тётушки с цветастыми книжонками в руках — Молодой человек! Позвольте… Мы пришли сообщить Вам радостную весть — Иисус уже с нами!

Я обернулся, озарился зловещей улыбкой и произнёс — А разве Вы меня не узнали? Ведь это я и есть — Иисус Христос!


*****


Я увидел её, когда вернувшись со съёмок спортивного праздника в горах придумывал где бы и чего бы сожрать. Мы чуть не столкнулись лбами на углу Московской и Советской улиц. Наша жена пребывала в хорошем настроении. Шла из роддома где собиралась разродиться её сестра Света.
- Чего не заходишь? — спросила она — паспорт не забираешь…
- Да так как-то… некогда.
- Можно пойти прямо сейчас — пацаны у бабушки…
Мы отправились на хату пешком. Очем-то говорили, как ни в чём не бывало.
Когда поднялись на третий этаж я остановился в дверях.
- Заходи, не стесняйся — сказала жена. Есть хочешь? У меня пельмени!
Искушение было непреодолимо. Мы уселись на кухонке, продолжая беседу ни о чём, пока варилась снедь…
Я получил свою щедрую порцию любимой еды, разомлел отведав…
- Ну, как поживаешь? — дерзнул я перейти на интимную тематику — нашла себе кго-то?
- Пока нет. — спокойно сказала жена. Я не спешу… чтобы снова не ошибиться.
- Но как же ты обходишься? Скучно наверно? Если что — я могу по дружески помочь!
- Спасибо, пока не надо.
- Нет я на самом деле… давай трахнемся! — вдруг возбудившись запыхтел я.
- Знаешь, я к такому повороту не готова…
- Да ладно! Один раз — не считается! — Стал настаивать я. — Иди искупнись!
Вдруг она согласилась. Я продолжал уписывать пельмени, слушая как в ванной за стеной шумит вода. Этот звук неожиданно сильно возбудил меня.
Наверно этому способствовало начавшееся пищеварение. Захотелось любви и уюта. И очень не захотелось ехать ночевать в подвале на грязном диване.
Вода в ванной затихла, жена наша вышла и я поспешил в свою очередь на санитарную обработку. Тщательно намыливая генеталии, я чувствовал как возникает незаурядная эрекция. Я предвкушал необычайное приключение.
Когда открыл дверь и вышел, жена стояла как раз напротив и ждала. Она распахнула халат открыв обнаженное родное тело, которое было желанно сейчас, как никогда раньше. Мы вцепились друг в друга и полетели в постель. Наступило пиршество плоти.
Наслаждение было необычайным и острым. Когда всё кончилось мы долго не могли прийти в себя ( по крайней мере я). Потом обессиленные и успокоенные мы пошли на кухню пить чай.
- Знаешь, я ни о чём не жалею! — сказала жена. — Но тебе пока собираться! А то сторож закроет двери и придётся стучать…

Мы сидели допоздна, курили и запивали никотин кофе. Я многословно отвечал на полу риторический вопрос — Почему?
- Институт брака себя изжил. — настойчиво убеждал я жену — Мы подписали какие-то бумажки и всё — Я твой, ты — моя. Не надо никого завоёвывать. Это как при социалистическом способе производства — что бы ты не выпустил, государство всё примет и выставит на продажу. А не купят — не беда! Всё спишется! Главное — конкуренции нет — значит и упираться не нужно…

- Ты что же конкурентов хочешь? — поразилась жена.
- Да, хочу! Я не боюсь конкуренции, потому что, во-первых — уверен в себе, а во-вторых — конкуренция заставит меня завоёвывать своё семейное счастье, а то что приходится завоёвывать — приобретает для нас особую бОльшую ценность…

- А если ты проиграешь эту конкуренцию и я стану тебе изменять? Тебя и это устраивает?
- А что такое измена? Измена это ложь. Если ты будешь ублажать моих конкурентов тайком от меня, тогда это измена. Но если мы договорились и ты это делаешь ставя меня в известность — это совсем другое. Это просто стимул, который заставит меня добиваться тебя качественнее — что в этом плохого?
- Я понимаю. Ты хочешь чтобы я себя скомпрометировала, после чего ты сможешь свободно заниматься своим блядством…

Пришлось находить новые доводы во втором часу ночи…

Мы выкурили по очередной сигарете, запили "чашечкой" кофе, после чего я, мельком увидев своё отражение в зеркале испугался — цвет морды приобрёл грозный тёмно-лиловый оттенок. Сердце параллельно стучало в груди. — Как бы не двинуть кони! — подумал я и отправился баиньки.


*****


Ягода, зажившая от аборта, дала о себе знать 8-го марта. Она позвонила и элегантно намекнула, что слишком давно не фотографировалась. А тут у неё появилась замечательная рельефная шапочка для купания. К тому же бабушкина квартира стоит свободная… Я не мог устоять и не пытался.
Глотая слюни побежал я в назначенное время в назначенное место.
Таня навела ванну с дефицитнейшей густой и пахучей пеной. Не спеша оборудовала голову чудесной купальной шапочкой — чепчиком и, разоблачившись, стала погружаться в пучину.
Обычно в присутствии большой массы горячей воды существует риск запотевания объектива фотокамеры. В данном случае запотел я сам. Делая необоснованное количество дублей, я изнывал от вожделения. Таня принимала томные позы, смотрела профессионально мимо камеры чистым глубоким взором и вдруг, нежданно прозвучала хрустальным голосом — Хватит снимать! Пошли ко мне! И я, не веря собственному счастью выпал из одежд и погрузился в нирвану. При этом большой палец моей правой ноги замечательно попал и проник в святая святых… Танины выдающиеся груди колыхались среди густой пены как две толстые розовые рыбы. А соски, словно рыбкины губки, готовы были клюнуть наживку… Это уж было слишком. Я нырнул, вынырнул и сумел в тесноте сантехнического сосуда, поместить генеталию туда, где только что находился большой палец моей ноги. Поднимая высокую волну и расплёскивая дефицитную пену, я включил фрикционную передачу. Но очень быстро стало понятно, что совокупление наше хоть и выглядит возможно весьма романтично, доставляет обоим участникам слишком большой дискомфорт. Поэтому мы не размыкая захвата, переползли на бабушкин диванчик и там уже осуществили заклятые возможности.

После вторичной санобработки Ягода демонстративно не стала одеваться.
Я тоже. В таком обнаженном виде мы вращались ещё несколько часов. Возможно Татьяной руководила исконная наивная женская надежда на ремейк, но я на такое не был способен. Дело в том, что я вообще-то к тому времени уже завёл себе новую подружку — машинописку Таню Пигулю из машинописного бюро газеты "Советская Киргизия" — обладательницу потрясающей жопы — единственной в своём роде — от которой многие мужики в коридорах хватались за сердце. Так что был я довольно пресыщен. К тому же сразу после страстных объятий, обнаружилось, что у Ягоды после аборта возник небольшой, но совершенно лишний животик, да и грудь её уже утратила задорный экстерьер. Странно что это совершенно не бросилось мне в глаза в начальной стадии свидания… наверно потому, что я в основном видел оставшееся очаровательным лицо, а ниже ватерлинии можно было и не заглядывать… Кроме того сексуальное желание поддерживало молочные железы в тургоре. Как только оно было реализовано — грудь сдулась настолько, что хотелось взять насос и подкачать.

Это Чувак едет себе на тачке по городу, приближается к светофору. Видит что скоро зажжется красный, но вокруг нет никого и он (совершенно логично) притапливает и проскакивает перекрёсток ко всеобщему удовольствию и без малейших неприятностей.

Простейшие Грудь свисала между руками и телом, а большие коричневые соски ассоциировались с вырождением человечества.

Вариант  Это  Парадокс доступности.  Жизнь после смерти  Круговорот меня в природе  Лёля Макаровна.  Дедукция  Миноточку...  Грустно...  Заглянуть в глаза.  Казнь.  Кардебалет  Мастерская художника  Отрицание отрицания  Промежность  Простейшие  Тест

Подельник Сидоров  Колорит зимнего юга  История с Амалией Е.  Хочешь?  Таро  Си бемоль  Миг судьбы  Анальный вздох  Налёт на восток. (быль)  Пришла родимая  Касса номер девять.  Абсолютный процесс  Штихи  Композиция Ларцева.  Интимные мысли  Детский сад.  Позавидовать мертвым.  Сергей Сергеич

Вежливость королев.  Борьба со скукой  Хобби  Отъеблось.  Роман века  Интрига.  Шапокляк.  Страх жизни.  Предновогоднее письмо подружке.  Засада.  Производственная тематика.  Первая любовь.  Пустое.  Коллеги.  Пидараска.  Пуск.  Сто лет до бессмертия.  Катрин.